Книга Великие любовницы - Эльвира Ватала

Не кажется ли вам, дорогой читатель, что так и дышит на нас не буржуазная эпоха королевы Виктории, а эпоха развитого социализма. «Напишите, до какой части тела можно целовать комсомолку?» — письмо восемнадцатилетнего юноши в журнал «Юность».

Человеческое чувство — желание — превратили в эдакий бульонный кубик Галины Бланко — как будто бы и вкусно, да не тот суп, что бабушка на говяжьих мозговых костях варила.

Мы, дорогой читатель, никаких рецептов на тему морального и неморального секса давать не будем: некомпетентны. Мы знаем одно: половой инстинкт — самый сильный из всех инстинктов человека, ну, может, кроме инстинкта самосохранения, и, если его в узкий коридор прописных норм моральности загнать, из него такие дикие вопли раздадутся, что тут вам и преступления, и педерастия, и насилования как из рога изобилия посыпятся.

Пора, однако, возвратиться к нашему маркизу де Саду. А он, родимый, в это время пребывает на временной свободе и пользуется большим вниманием дам, которым «до лампочки» его бредовые увлечения жестокими экспериментами над бедными проститутками. Сейчас у него в алькове проститутка отнюдь не бедная, и он ее не очень-то даже и изувечивает. Это балерина оперного театра Бовуазен. Мы не знаем, из-за каких особых признаков таланта она была принята в королевскую оперу, если внешние ее данные не очень: толстовата, с коротенькими ножками, без всякой талии и с хорошеньким личиком. Но, как нам кажется, личико на самом последнем месте должно стоять в иерархии физических ценностей балерины. Или это только у нас, в России, где балет стал «культом», обращают внимание и на фигурку, и на ножки, худые и длинные, и даже так муштруют бедных неоперившихся лебедок от Перьми до Москвы, что прямо не балетная школа, а… ну не будем выражаться, а то нам еще судебный процесс устроят. Но, правда, когда смотришь по европейскому телевидению, когда старушка со сладкой фамилией из далекой Сибири издевается целых полтора часа над маленькой юной балериной, чуть ли не оплеухой ее награждая и все время дурой ее обзывая, ломая самое элементарное человеческое достоинство, так и хочется сказать — да это же фашизм в концентрационном лагере!

Даже во времена Николая II в России с такой идеальной педантичностью балерин не выбирали. И любовница русского последнего царя балерина Кшесинская, выступающая в Петербурге на первых ролях и дожившая где-то в Париже до 99 лет, имела, к сожалению, весьма короткие ноги. Словом, пока молода была эта самая Бовуазен, она и короткими ногами и без талии балетные па танцевала, но вот она малость подстарела, теперь ей надо бизнес делать. И она вместе со своим любовником маркизом де Садом открывает два игорных дома. А чтобы проигравший партнер не бежал тут же стреляться, его телесным наслаждением угощали. В задних комнатках игорного дома жили проститутки и хорошо своей хозяйке служили.

Но недолго де Сад пробыл бизнесменом. Этому неуемному духу не сидится на одном месте, но тогда его в постоянное место затолкали: опять в тюрьму. Не резон нам, дорогой читатель, тут пересчитывать, в скольких тюрьмах сидел де Сад, скажем коротко: во многих и надолго. А иначе как бы его литературное творчество развилось? И в этом отношении тюрьма для литературы полезной стала. Но вот в 1773 году его надолго выпускают из тюрьмы, глядь, а ни жены, ни любовниц уже нет. Жена, измучившись постоянными связями мужа «на стороне», его вечными авантюрами, решила навсегда уйти в монастырь. Чувствуете, дорогой читатель, как неизменно де Сад женщин под монастырь подводил и в монастырь загонял? Сколько его любовниц туда ушло? И жена туда же. И в 1790 году брак де Сада был расторгнут. Суд вынес краткое решение: «Разделение стола и ложа супругов», и его супруга в 1810 году умирает. А через четыре года умер и великий человек, своей патологией не только обессмертивший себе имя, но даже давший название этому явлению, ибо садизм — глумление, ощущение боли при половых сношениях — был и есть очень распространенным явлением. И такие вот «Чикатилы» были и есть во все времена и народы.

Не так уж редко, дорогой читатель, «домиками для удовольствий» служили обыкновенные тюремные камеры. Особенно размножились такие «домики» во времена французской революции, где поголовно аристократы-роялисты шли на эшафот, но, перед тем как свою голову на плахе сложить, успевали диким развратом заняться, ибо нигде еще секс и смерть так не перемешались в одно кровавое месиво — как в это историческое время, перепутавшее весь лад истории. Дамы и господа, которым завтра головы отрежут, сегодня находились в одной большой зале. А поскольку испуг, страх перед смертью, бессмысленность такой смерти так им взвинчивали нервы, что половые оргии становились какой-то необходимой потребностью. Вспомним, как глубокий стресс вызывает у некоторых людей непомерный аппетит. И та великая голливудская звезда Элизабет Тейлор так отчаялась в своей неудаче с восемью мужьями, что от горя не только впала в алкоголизм, но и растолстела, объясняя свое состояние тем, что ей все время хочется есть. Люди, которые завтра должны так ненужно, так бессмысленно лишиться своей жизни, сегодня делали все, чтобы хотя бы на несколько часов отогнать страшнее мысли. «В тюрьмах начался поголовный разврат», — было кратко написано в каком-то протоколе того времени. В этой парижской тюрьме сидели Жозефина, будущая жена Наполеона Бонапарта, и ее муж. Только ей удастся спастись, а у ее первого мужа отрубят голову на гильотине. Один из таких спасшихся заключенных вот так описывает атмосферу этих тюремных камер: «Мысль о том, что в любую минуту нас могли отвезти на гильотины, обостряла наши чувства. Мужчины постоянно находились в том состоянии, которое высоко ценилось в Древнем Риме во время празднеств, посвященных богу Приапу. Что же касается женщин, то они были постоянно в таком состоянии возбуждения, что считали потерянной каждую минуту простоя их „корзиночек“»[140].

А вот выписка из тюремного альманаха: «Апрельским днем 1772 года некая маркиза де С., которая знала, что ее ждет эшафот, надумала посвятить последний день своей жизни сладострастию. Она позвала всех мужчин застенка „почесать ей зензен“. И галантные заключенные с восьми утра и до десяти вечера, сменяя друг друга, доставляли госпоже С. интимные радости. К вечеру она начала испускать такие вопли, что стражники подумали, что у этой женщины только что гильотинировали мужа или любовника. Предаваясь со своими партнерами такому наслаждению и излишествам, госпожа С. к десяти часам вечера дошла до состояния нервного припадка и потеряла сознание. Когда она очнулась, все поняли, что она сошла с ума. Бросившись на одного мужчину, она прокусила ему ногу через штанину. На другой день, когда ее понесли на эшафот, она вырывалась и бормотала грязные ругательства»[141].

Пир во время чумы! Но героини Боккаччо создали среди чумной смерти красивый оазис любви. Эротика, хотя и грязная, рубашная, будоражившая воображение почтенных буржуа, там так с кровью не смешивалась! Здесь же кровавая чума революции заразила своей болезнью эротику, какую даже звериной нельзя назвать. Эта какая-то одна сумасшедшая нелепость, и возникает она только тогда, когда совершается ни с чем не сравнимый акт насилия. Но были «маленькие домики», созданные в тюремных камерах, где похоть, кровь и эротика так ярко не смешивались. Там дамы устраивали что-то вроде салонов, где можно было поиграть в карты, иногда даже партийку не кончив, ведь не скажешь судебному приставу в красный фуражке, пришедшему со своим «адским списком»: «Погоди, браток, дай мне пульку докончить!» Из такой тюрьмы-салона путешествовал на эшафот муж Жозефины Бонапарт — генерал Богарнэ.