Книга Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев

Муж Светланы Гургеновны был сослуживцем Леонида Владимировича — хорошим специалистом и хорошим человеком, хорошим семьянином — в общем, хорошим мужиком, достойным носить офицерские погоны. Его не стало.

Несколько лет назад у Светланы Гургеновны стряслась беда — сгорела дача, вместе с дачей много разных ценных бумаг и книг, утвари, мебели. Помочь ей никто не мог — ни служба мужа, которая претерпевала не лучшее время, ни друзья, которые также находились в стесненных условиях, ни родственники… Так уж получилось.

Помог только один человек — Шебаршин. Помог деньгами. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Светлана Гургеновна пережила ту, как мнилось, непоправимую беду.

Когда не стало мужа, Светлана Гургеновна, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, устроилась сразу на три работы, день у нее был расписан плотно, лишний раз к телефону не отлучишься, поэтому звонила она Леониду Владимировичу поздно, около десяти часов вечера.

Шебаршин сказал ей как-то, что спать ложится в десять часов вечера, и тогда телефонную трубку он уже не поднимает, а до десяти ему можно звонить свободно — будет рад. Светлана Гургеновна позвонила Шебаршину примерно без двадцати минут десять, — причем звонила долго, настойчиво, Шебаршин все не отзывался, и она хотела уже давать отбой, когда Леонид Владимирович поднял трубку. Наконец-то! В голосе его не было ничего такого, что насторожило Светлану Гургеновну, кроме, может быть, усталости, еще чего-то, что было связано с усталостью.

Светлане Гургеновне было хорошо известно, что это такое, поэтому она и не придала усталому голосу Шебаршина особого значения.

Ее беспокоило другое: двадцать четвертого марта у Шебаршина был день рождения, она приобрела ему в подарок толстые шерстяные носки деревенской вязки, которые хороши будут и за городом, и в городе, — и особенно хороши в слякотную мартовскую пору… Сегодня уже двадцать девятое число — подарок пора бы вручить.

— Когда это лучше сделать, Леонид Владимирович? — спросила она. — Я готова подъехать к вашему дому, чтобы вам было не хлопотно… Но — когда?

Шебаршин некоторое время молчал, что-то соображал, потом проговорил негромко:

— Не сегодня и не завтра, это понятно, как Божий день…

— Когда?

— Давайте через неделю.

На том, собственно разговор и закончился. У Светланы Гургеновны не возникло ощущения, что с Шебаршиным что-то происходит, что он находился в беде, ослеп, требует немедленной помощи, либо чего-то еще — Шебаршин умел держать себя в руках.

Это умение сработало и на этот раз. Скорее всего, это было именно так.

Был у Шебаршина в тот тяжелый вечер еще один разговор — с Мариам Салганик, с которой он когда-то учился в институте.

Я знаю Салганик как сотрудницу Иностранной комиссии Союза писателей СССР. Была такая комиссия при писательском ведомстве, очень представительная, через которую осуществлялись контакты практически со всем литературным миром планеты — тогда ведь много ездили, общались, переводили друг друга, и наши читатели были знакомы с книгами иностранных авторов во многом благодаря Иностранной комиссии СП СССР. Лучшие образцы мировой литературы издавались у нас многотысячными тиражами.

Мариам Салганик в советскую пору считалась одним из крупнейших специалистов по индийской и пакистанской литературе, переводила книги и в Иностранной комиссии возглавляла именно это направление.

Институт она закончила чуть раньше Шебаршина и, как это было в институтскую пору едва ли не у каждого из нас, считала всех, кто учится на два-три курса ниже, «малявками», а тех, кто идет еще ниже, — обычной мелюзгой, на которую не следует обращать царственный взор. Шебаршин входил в число «малявок».

Когда же родного «восточного» института не стало — он влился в институт международных отношений (правда, взяли не всех, взяли только половину, вторая половина была переведена в другие вузы, надо полагать, гуманитарные, а в МГИМО места оказалось так мало и так остро не хватало помещений, что учиться приходилось в две смены), то образовалось некое востоковедческое братство, где все были равны… Независимо от курса, а позже, поскольку это братство существует и ныне, — независимо от чинов и званий, количества орденов на груди и возраста.

Именно здесь Шебаршин и познакомился с Мариам Салганик. Впрочем, сама Салганик говорит, что помнит Шебаршина по институту, несмотря на то, что он был «малявкой», Шебаршин же это дело всегда отрицал — не верил, что старшеклассники могли обратить на младших своих последователей внимание.

Появлялся Шебаршин всегда внезапно, но ощущения такого, что он куда-то исчезал, не было, — и психологически это было объяснимо. Все дело в том, что востоковеды хорошо знают друг друга, много общих знакомых, и если кто-то с кем-то встречается, — особенно за границей, то потом, вернувшись в Москву, об этих встречах обязательно рассказывают. Вот и возникало ощущение, что Шебаршин никуда не пропадал. А он находился за границей едва ли не все время, вот ведь как.

Салганик — человек ума острого, насмешливая, — умеет вести разговор, что называется, «на грани фола» — не всегда поймешь, где звучит подначка, а где высказывается что-то очень серьезное, — в Шебаршине почувствовала некую родственную душу: этот человек также умел быть остроумным, насмешливым, умел подначивать, но при всем том всегда был очень надежным (качество человеческое, которое ныне встречается все реже и реже — надежность)…

Как-то Шебаршин возник в очередной раз, — как обычно, с восточными угощениями, кажется, он приехал из Пакистана, — сразу стал своим, каким-то близким для всех, хотя присутствовало много новых людей, — за стол его посадили рядом с Мариам.

Естественно, как всегда бывает в таких случаях, разговорились. Почти все, кто входил в востоковедческое братство, были друг с другом на «ты», были на «ты» и Салганик с Шебаршиным.

Он неожиданно сказал Мариам Львовне:

— Есть три темы, на которые наложено полное табу, я не могу о них говорить, имей в виду…

— Что за темы?

— Первая — это моя служба…

— А я и раньше о твоей службе ничего не спрашивала — чего же спрашивать сейчас?

— Вторая тема — мои женщины…

— Это естественно. Мои увлечения, мои мужчины — тоже закрытая тема.

— Третья тема — мои взаимоотношения с Богом.

— Это дело очень личное.

Условие это — три табу — прошло через всю жизнь и Салганик, и Шебаршина, они были друзьями, и когда Шебаршин после иранского провала с Кузичкиным окончательно переехал в Москву, то часто звонил Мариам Салганик. Это стало неким обязательным ритуалом, который не подвергался сомнению и не нарушался много-много лет. Каждый вечер, традиционно, в двадцать тридцать на квартире Салганик звонил телефон — это был Шебаршин.

Салганик поднимала трубку, Шебаршин, как обычно, начинал разговор в шутливом или в полушутливом тоне.