Книга Легенда о свободе. Мастер Путей - Анна Виор

Детей нигде не было видно. Палстор пригласил его величество и эскорт, который сегодня состоял из семи рыцарей, но не людей графа, а отличившихся в Ливаде офицеров, в обеденный зал.

Стол, несмотря на неожиданность визита короля, ломился от яств и напитков. Граф приготовил и развлечения: слуги с осторожностью внесли и установили огромную – с человеческий рост – арфу посреди парадной залы. Гани давненько на такой не играл. Он огляделся по сторонам, ища, кто же будет музицировать. Как оказалось – Баглисая! Ах! Она еще и играть умеет!..

Гани было так любопытно и так не терпелось услышать музыку в исполнении младшей дочери графа, что он даже не чувствовал вкуса фаршированного фазана и запеченных свиных ножек. Наконец, Баглисая улыбнулась, присела в реверансе – от этого вида Гани едва сдержал стон умиления, – и направилась к инструменту.

В приглушенных витражными стеклами солнечных лучах она выглядела посланником Мастера Судеб, но руки держала неправильно и ноги на педалях – тоже. Гани так и подмывало обхватить ее сзади, поставить в правильную позицию ее… изящные кисти рук. Он откинулся на стул, обмахиваясь салфеткой, на лбу выступил пот. Здесь жарко?..

Баглисая взялась за струны. Король и придворные отложили столовые приборы и внимательно слушали. Гани скривился от фальшиво взятых нот лишь пару-тройку раз: удовлетворительный показатель для непрофессионального исполнителя. Громкие аплодисменты смутили молодую женщину: она заняла свое место, приняв поздравления Гани.

– А ты, Музыкант, исполнишь для нас что-нибудь?

– Только не «Обманутого короля», у меня уже оскомина на эту балладу…

Король расхохотался.

– У меня, признаться, тоже. Пой, что знаешь, Наэль!

Гани знал подходящую к случаю песню. Он не воспользовался громоздкой арфой – за ней неудобно петь, – подстроил лады на своей неизменной лютне и начал:

Плясал мотылек на лугу в цветах,

Купался в солнца лучах,

Хмельной пил нектар, на пыльце он спал,

С собою красавиц звал.

Блеснули на солнце два алых крыла,

Она за собой звала,

Такой красоты не встречал мотылек,

Вид дивный его увлек.

За ней полетел он в дремучий лес,

Где солнце скрыто в ветвях,

И луг за деревьями вдруг исчез,

Ему же не ведом был страх.

«Ее я найду», – мотылек наш пел

И смело во тьму летел,

Но алые крылья скрылись с глаз,

И свет надежды угас.

И он заметался в лесной тиши:

«Где луг мой? И где цветы?»

И жадно искали его души

Враги: «Заблудился ты?»

Летел он, не глядя, что впереди,

Летел и света искал.

И вот паутина дрожит на пути,

И виден врага оскал.

Паук уже лапы свои потирал,

И в сеть мотылек попал.

Спешит убийца героя добить

И крови его испить.

«Как хороша ловушка моя,

Не подвела никогда,

Как я хитер, как ловок я.

С тобой же случится беда!»

Рванулся в отчаянье наш мотылек,

Освободил крыло,

Но враг-паук уже не далек:

«Тебе, друг, не повезло!»

И вот уже алчно сверкают глаза,

И вырваться уж не успеть,

Прощанием с жизнью, скатилась слеза,

Паук подготовил сеть…

Вдруг тень накрыла собою двоих:

Убийцу и жертву его,

И птица спустилась с небес на миг,

Чтобы склевать одного.

Проглочен тот, кто торжествовал,

Кто царство ловушек плел,

Что есть посильнее его – не знал

И этого не учел.

И освободился наш мотылек,

И к лугу дорогу нашел,

Как он был от дома далек!

Как далеко ушел…

И радуют глаз родные цветы,

Красавицы-мотыльки,

А алые крылья – пустые мечты,

Обманчивы и горьки…

Мило громко зааплодировал; рыцари и Палстор, а также Малисиния с Баглисаей присоединились к королю. Гани остался сидеть на импровизированной сцене, на стуле посреди залы, около огромной арфы. Его руки сами потянулись к золоченым изгибам и водопаду струн. Инструмент был восхитителен: пальцы Музыканта заскользили, и звуки полились, наполняя пространство залы. Совершенно неподходящая музыка для того, что должно произойти сейчас… Слишком нежная, слишком чистая…

– А где Мило и Брай? – спросил вдруг король, заставив Малисинию улыбнуться, Баглисаю замереть, а Палстора, изумленного таким вопросом, поднять бровь: раньше его величество никогда о детях не справлялся.

– Они с нянечками в детской, – сказала Малисиния.

– Так ведите их сюда!.. – добил Мило Палстора. Тот не знал – обрадоваться ему или насторожиться.

Малышей привели, и Мило подхватил двухлетнего Брая, усаживая к себе на колени.

– Когда не думаю о них, как о моих сыновьях, проникаюсь глубокой симпатией и умилением, – сказал король, доброжелательно улыбаясь.

«Что означает сия фраза?..» – мучительным раздумьем читалось на лице графа.

Король достал медальон, подаренный когда-то Малисинией и, не снимая с шеи, дал Браю поиграть с ним. Малыш вцепился в блестящую штуковину, рассматривая ее широко распахнутыми глазами.

Гани взглянул на эту сцену и отвернулся. Что будет с этими мальчиками? Они ни в чем не виновны…

– Тебе нравится, малыш? – спросил Мило у Брая. Тот закивал. – Тогда возьми себе. Когда-нибудь подаришь своему сыну. Там внутри, – король открыл медальон, – ты и… Мило. Меня тоже зовут Мило. А тебя зовут, как моего отца.

Король наклонил голову, давая возможность мальчику стащить с него цепочку с медальоном.

Морщинка пролегла между красиво изогнутых бровей Малисинии, лицо Палстора оставалось каменным, Баглисая хлопала длинными ресницами… Гани играл. Музыка его сама по себе становилась тревожной и печальной.

– Когда-нибудь… – продолжал король, как будто по-прежнему обращаясь к Браю, – вот так же, как тебя, я буду держать на руках собственного сына.

Палстор вскочил.

– Ваше величество?.. – прозвенел тревожным колокольчиком нежный голосок Малисинии.

Баглисая спрятала порозовевшее личико в ладонях.

– Это и есть ваш собственный сын, ваше величество!.. – процедил сквозь зубы Палстор.

– Беги, малыш… – Мило ссадил его с колен и подтолкнул легонько к няне, та подхватила ребенка и по знаку Малисинии поспешила к выходу. Девушка, державшая все это время на руках Мило, последовала за ней. Брай уносил в маленьких ручках сверкающий драгоценными камнями медальон…

– Эти дети очень милы, Палстор… – холодно произнес король, – мне жаль, что они стали твоим орудием. Орудием лжи, интриг… Я позабочусь о том, чтобы они выросли достойными людьми. Но эти мальчики – не мои сыновья!