Книга Королеву играет свита - Светлана Успенская

— Но я же говорю вам! Я знаю точно! Нет, господин Бову не понимал.

Упрямый русский просто набивает себе цену. Как же, ведь он лично читал в парижском эмигрантском журнале отрывки из «Дневника» Тарабрина!

Черта с два этому русскому удастся выбить из него больше двухсот тысяч!

— Если вы все же надумаете, — произнес он, — позвоните мне в отель. Я остановился в «Редиссон-Славянской». Буду ждать вашего звонка.

И он вышел упругой, подпрыгивающей, совсем не старческой походкой.

Вечером Руденко позвонил в номер.

Бову ждал его звонка. От таких денег, конечно, не отказываются.

— Я могу достать рукописный вариант «Белой березы» с авторской правкой.

Хотите? — предложил Макс. — Возьму недорого. — Сто семьдесят — это очень хорошая цена, — произнес в ответ господин Бову.

— Но…

— Это последнее предложение, молодой человек! Молодой человек, которому было уже за пятьдесят, в ответ раздраженно бросил трубку.

Господин Бову только улыбнулся. Пусть этот неприятный тип еще подумает, пусть… Но не слишком долго. Иначе он, Бову, найдет другого продавца. И уж с ним-то он найдет способ договориться.

Нина Николаевна была немного удивлена и раздосадована. Она не могла понять, что же нужно этому настырному французу, который, шамкая, лопотал ей в трубку виртуозные комплименты. И каким образом он раздобыл ее телефон?

Пришлось согласиться на встречу. Все же иностранец, предприниматель…

— Прелестно! — сладко выдохнул старичок, прижимаясь старческими мясного цвета губами к руке Тарабриной. — Вы прекрасно выглядите. Максимум — сорок лет!

"Беру обратно свои слова насчет того, что русские не умеют стареть.

Умеют. Но очень немногие из них", — подумал француз.

Нине Николаевне было уже за шестьдесят. Она, конечно, любила комплименты, но не до такой степени, чтобы поверить в подобную лесть.

— Вы хотели меня видеть по делу? Или…

— По делу, по делу, — прошамкал старичок. — У меня к вам деловое предложение. Оно касается рукописей вашего мужа…

— Но я не торгую рукописями мужа, — резко заметила Нина Николаевна.

— Меня интересует его дневник…

— Дневник, — грустно усмехнулась вдова. — Дневника не существует и никогда не существовало. Об этом известно всем. Но если бы даже он у меня был, то я не продала бы его вам и за сто тысяч долларов.

«Знает!» — сладко екнуло сердце коллекционера. Значит, сто тысяч — это мало для нее.

— А за двести тысяч? — спросил он.

— И за триста, и за четыреста, и за пятьсот… И вообще бы ни за что не продала. Я не торгую памятью мужа! И его рукописями!

— Очень странно слышать от вас такие слова, — пожевал губами старичок.

— Ведь мы с вами сотрудничаем уже больше четверти века, и за это время вы выудили из меня кругленькую сумму.

— От вас? Сумму? Как это?

— Напомню… Через вашего верного друга Макса Руденко! Или он оставил в тайне мое имя, имя вашего партнера? У меня уже набралось более сотни рассказов вашего мужа, по нынешним временам это целое состояние. И стоимость его растет не по дням, а по часам… Так что же насчет дневника?

Лицо Нинц Николаевны неуловимо изменилось. Неверие, сомнение, ужас отразились на нем.

— Подите прочь, — произнесла она, опускаясь на стул. — Подите прочь…

Это… это невозможно, нет! .

Господин Бову еще что-то щебетал своим фарфоровым ртом, пытался приложиться мясными губами к ее руке…

Неужели то, что сказал он, чистая правда?

Она чувствовала, это действительно так.

Забрав в канцелярии справку об условно-досрочном освобождении. Катя сдала белье в каптерку, получила в кассе заработанную за время заключения сумму. Негусто! Едва хватит добраться до Киева.

Нелка, разбитная шустрая бабенка, отбывавшая срок за мошенничество и тоже освобожденная условно-досрочно, любопытно заглянула ей через плечо.

— Сколько у тебя накапало? О, много! У меня меньше.

— Надо было реже в ларек бегать, — съехидничала Катя, пряча деньги поглубже, во внутренний карман. — Мне, можно сказать, в другую страну нужно добираться. Вот и копила.

Когда позади остались железные «шлюзы» (ворота зоны) и охранники, вооруженные автоматами, Нелка радостно вскрикнула, широко раскинув руки:

— Ура, свобода!

Глухо каркнули в ответ вороны, слетая с заснеженных елей.

Женщины быстро зашагали по направлению к станции, ежась от пронизывающего ветра.

— Ты сейчас куда? — поинтересовалась Нелка. Она была молода и вышагивала легко и радостно, полной грудью вдыхая пьянящий воздух свободы.

Катя ступала тяжело и неуверенно. Она давно отвыкла от быстрой ходьбы и чувствовала, что задыхается. Противно ныла спина.

— Сначала в Москву, — ответила она, сдувая со лба выбившуюся из-под платка седоватую прядь. — Там возьму билет — и домой, к отцу, в Киев.

— Почему к отцу? А мать твоя, что ли, померла? — равнодушно спросила Нелка.

— Ага, — ответила Катя безразлично. — Давно уже. Они прошли снежное поле, проехали несколько остановок на дребезжащем престарелом «ЛиАЗе», потом долго пили чай в станционном буфете с шоколадом и сухими пирожными. Вскоре прибыл проходящий поезд до Москвы.

Билеты у них были в общем вагоне. Женщины устроились рядом друг с другом.

В вагоне было жарко, и Катя не заметила, как ее сморил сон.

Когда она проснулась, Нелки рядом не было.

— А где она? — спросила Катя у попутчиков, поправляя платок.

— Еще в Твери сошла.

Катя очень удивилась. Она твердо помнила пылкое желание Нелки ехать до Москвы вместе.

Инстинктивно она сунула руку за пазуху и обмерла.

— Что случилось? — заметили ее побледневшее лицо попутчики — старичок с сумками и женщина с мальчиком, укутанным в платок по самые глаза.

Женщина сочувственно вздохнула:

— В поезде моргать нельзя, сразу сопрут. А мы еще думали, какая у тебя хорошая подруга, заботливая… Укрывала платком, шарфик поправляла. А она вон как…

— Подруга… — горестно выдохнула Катя. — Какая она мне подруга. Так… вместе сидели.

В кармане вяло погромыхивала мелочь, оставшаяся после покупки чая и пирожных в буфете.

К вечеру поезд дотащился до Ленинградского вокзала.

Катя вышла из жаркого вагона на перрон и остановилась. Мягко падал снег, укутывая плечи сверкающей бриллиантовой пеленой.

— Где здесь можно позвонить? — подошла она к женщине-милиционеру.