Книга Производственный роман (повес-с-ть) - Петер Эстерхази

66Мастер вместо подушки положил под затылок руки. «Гиттушка, — засопел он, — я сегодня столько классных женщин видел». — «Это хорошо, старый ловелас», — похвалила женщина мужчину и с этими словами — чмок! пощечина прямо! — поцеловала его в губы. Мастера — всего до мельчайших подробностей! — захлестнул знакомый, горячий прилив крови. Он стремительно повернулся к женщине, и они фронтально столкнулись, нет, кроме шуток, их тела действительно шлепнулись друг о друга, и они были этим глубоко потрясены. На мгновение, как при послеаварийном шоке, их тела неподвижно сплелись, но лишь для того, чтобы потом все стало еще более извилистым.

Ноги женщины внезапно получили свободу, особенно явственно ощущалась линия сильных, упругих бедер, потому что мастеру, после прижатия их, с хрустом, к талии и даже немного к ребрам, перестало хватать воздуха; он хотел было с яростью высвободиться — но к тому времени уже было некуда: вместо этого «кто-то» вцепился мастеру в плечи (конечно, это была мадам Гитти), задыхаясь, пыхтя в шею. И т. д. и т. п., вы себе представляете.

О, эта тесная близость! В эпоху совместного дыхания и обжигающей жары, набегов, отступлений, неистовствований, проникновений, растяжений, уходов, подъемов, удалений и изгибов, округлений и судорогообразных выпрямлений! И усталый, болезненный провал в сон, похожий на обморок. «Шеф, я тебя люблю, — сказал он спящей жене. — Люблю, потому что ты удивительная, умная такая, а задница у тебя пр-росто клас-с-с». (Ай-й! Здесь я не смог в знак протеста спрятаться перед лицом верности под юбку справедливости, где кромешная тьма, и даже между ног солнце не просвечивает!)

Свежая елка темновато подрагивала. «Рождество — крайний срок». Одна шоколадная конфета завертелась вокруг собственной оси. Мастер подложил одну руку под затылок, потому что вторую сжимали жаркие бедра, но не напряжением, а собственным весом. Однажды, в ранний утренний час, он изволил уже стоять в пальто, готовый отправиться в путь, когда невольно услышал, как в соседней квартире сказали: «Боже, вот что ты здесь тихаришь?» Мастер чрезвычайно любил подслушивать. Основным полем деятельности для него была Консерватория. Он изволит подкрадываться на цыпочках, держа бутерброд с лососем в руке. И когда земля уже горит под ногами, потому что каждый член взятой под наблюдение компании уже не только окинул его через плечо изучающим взглядом, но даже началось стесненное перешептывание, в этот момент он очень скромно, но с немалой долей элементаризма — конечно: всем и никому — произносит: ребята, думаю, поль мариа без ума от такой музыки.

Он изволил шагнуть из квартиры, одновременно с соседом, муж устремился вперед, а за ним высоко и элегантно следовала жена; ее лицо оттеняла большая, зеленая шляпа. («Она модный парикмахер». — «Модный, модный», — махала на это рукой Фрау Гитти). Он как-то раз изволил поцеловать ей руку, долгое время удерживал в своей руке женскую, не слишком нахально, но легонько сжимая, а потом выдохнул на душистую руку горячий и комический поцелуй. Однако женщина покраснела, и как только взглянула на него из-под длинных, мохнатых ресниц, ему стало холодно или жарко, и мастер испугался — подумал, что лишком очевидно. А если и женщина пошутила? «Ага, — изволил он размышлять, — и правда. Возможно, и правда, что она приняла это всерьез только вшутку». Впрочем, этот поцелуй благодарности (или сак мне его назвать) не просто так повис в воздухе, на то была причина. Ибо мастер — «поскольку после достопамятной ночки сломалась кровать» — попросил у соседей молоток. Семья мастера не может похвастаться наличием инструментов. Был у них т. н. молоток для забивания гвоздей под картины, которым, как известно, мадам Гитти закрепляет на стене «подлинные репродукции Чонтвари».[112](После той самой пассерованной ухи мастер и Кº» стояли у воды. Зеркало воды чуть шевелилось, он и капитан Андраш вызвали в нем некоторое волнение. В парной дали раскинулась панорама… В этот момент он вне всякого контекста сказал: «Я знаешь что раздобуду, Андраш, сынок?» Высокий человек выпрямился. «Ну?» — «Огромный портрет Джеймса Джойса. — А потом сделал как господин Марци, когда тот показывает усы: — Вум-м! Во всю стену!» Капитан Андраш кивнул, а затем бросил взгляд специалиста на подпрыгивающую рыбу. «Амур, это амур». — «Черенки у тростника ест, неспа?»[113]— сказал мастер, как ребенок. «Да», — любезно кивал головой капитан. Он изволил любить в нем способность радоваться, когда кто-то немножко прав. «Вместо того чтобы есть тину. Жиреет только… Но мясо чрезвычайно вкусное».)

Возвращаясь к молоточку, когда тот не выдержал испытания делом, — а ведь, думаю, не будет кощунством сказать, что дело — пробный камень для всякого молотка, — и настоящий, слегка заржавленный, но прямой гвоздь в кроватной доске даже не шевельнулся, мастер, приведя себя т. н. биением в грудь в состояние требуемого экстаза, швырнул на пол здоровенный инструмент, и тот сломался. (По сей день можно увидеть головку молотка с коротким обломком рукоятки, которая, наподобие кристалла, образовала на изломе красивые щепочки. Настоящий кактус!)

Парикмахерша возилась с ключом, одним глазом следя за мастером, встречи с которым явно хотела избежать. Рванувший из квартиры мужчина уже покидал лестницу, где его настигло приветствие мастера и откуда последовал ответ, но самого соседа там уже не было. Женщина осталась одна. И после картинно взбудораженного удаления мужчины — «независимо от того, друг мой, кто был, если вообще был! прав в споре» — женщина осталась терпеть поражение, брошенная на произвол судьбы! Как полагает моя вскормленная на литературе фантазия: женщина чувствовала себя несколько обнаженной.

Он же «ключничал» еще дольше и пропустил супружескую чету вперед. «Знаете, друг мой, мне доставляет редкую радость, когда утром кто-то подходит к гаражу передо мной и не мне нужно онемелыми пальцами теребить ключ замка и наваливаться на раздвижные двери… Хотя раздвижные двери еще не самое страшное». Такая же простодушная радость охватывает его, когда дарят литературный журнал. Это бывает не часто, но иногда тот или иной редактор из забывчивой вежливости дарит. В таких случаях он становится невыносим, и надолго! «Друг мой! Бесплатно! Послушай, бесплатно! — и потрясает кулаками. — Потому что, к сожалению, это я бы и так купил!»

Во время внутрикарманного запрятывания ключа он поднял глаза, женщина в тот момент отходила от садовой калитки: сбоку было заметно сильно накрашенное веко («Профи!») и свисающий, как второй профиль, край шляпы. По виду женщины было заметно, что она нарочно не оглядывается. «Глупость. Как будто смотреть в ту сторону и специально в ту сторону не смотреть не одно и то же». После исчезновения статно-красивой фигуры ему пришло в голову: «Неужели это она тихарит?» И он энергично закачал головой.

Но он напрасно спешил; ибо источник совершенной радости — «выехать из гаража перед носом у пропущенного вперед лица, поскольку тому еще надо разогреть снабженный водоконденсатором автомобиль с четырьмя скоростями». Мастер все же добродушно помахал направляющейся из гаража на улицу супружеской чете; накрашенные глаза и скорость как бы сливались в одну линию! «Полет накрашенных глаз».