Книга Особняк - Уильям Фолкнер

— А может, ему тоже все наскучило, — сказал Рэтлиф. — Как Юле. Может, им обоим наскучило. Несчастный он сукин сын.

— Он был импотент, — сказал Стивенс.

— Что? — сказал Рэтлиф.

— Импотент. Он только и мог уснуть рядом с женщиной, а больше ничего не мог. Да! — сказал Стивенс. — Несчастные сукины дети, сколько они причиняют людям горя и тоски, сколько от них видят и тоски и горя! Ну, поезжайте!

— А вдруг тут еще что-то было, — сказал Рэтлиф. — Вы-то мальчишкой росли в городе, наверно, никогда и не слыхали про «мое право». Это игра такая, мы всегда в нее играли. Выбираешь мальчишку, себе под стать, подходишь к нему с прутиком или с палочкой, а то и с твердым зеленым яблоком, может, даже с камнем, зависит от того, насколько ты не боишься рискнуть, и говоришь ему: «Мое право!» И если он согласится, он будет стоять смирно, а ты его огреешь этим прутом или палкой изо всех сил либо отойдешь на шаг и запустишь в него яблоком или камнем. А потом уж тебе стоять на месте, а ему взять прут или палку, яблоко или камень и дать тебе сдачи. Такое было правило. И вот, предположим, что…

— Поезжайте! — сказал Стивенс.

— …что Флем свое право использовал по всем правилам игры, как полагалось, а теперь ему только и оставалось сидеть и ждать, потому что он, наверно, давно понял, как только она опять тут появилась, вернулась, да притом еще с коммунистической войны, что он уже проиграл…

— Замолчите! — сказал Стивенс. — Не надо!

— …и теперь ее право, ее черед, да еще если она…

— Нет! — сказал Стивенс. — Нет! — Но Рэтлиф не только сидел за рулем, он и руку держал на ключе зажигания, прикрывал его.

— …всегда знала, что случится, когда того выпустят, и не только она знала, но и Флем тоже знал…

— Не верю! — сказал Стивенс. — Никогда не поверю! Не могу я поверить, — сказал он. — Неужели вы не понимаете — не могу!

— И тут выясняется еще одно, — сказал Рэтлиф. — Выходит, что ей надо было решиться, и притом раз навсегда, а то будет поздно. Конечно, она могла бы и подождать два года, когда и сам господь бог никак не удержал бы Минка в Парчмене, разве только прикончил бы его, и ей тогда не нужно было бы беспокоиться, хлопотать, а кроме того, она сняла бы с себя всякую моральную ответственность, хоть вы и говорите, что никакой морали нет. Да вот не стала она ждать. Тут-то и призадумаешься — а почему? Может, тут вот что, может, если бы в раю людей не было, так и самого рая не было бы, а если бы ты не ждал, что там встретишь людей, которых ты на земле знал, так никто бы туда и не стремился попасть. А вдруг когда-нибудь ее мать скажет ей: «Что же ты не отомстила за меня, за мою любовь, хоть поздно, да найденную, почему ты стояла в стороне, ждала, зажмурясь: будь что будет? Разве ты сама никогда не любила, не знала, какая она, любовь?..» Держите! — сказал он. Он вынул белоснежный, безукоризненно выстиранный и выглаженный носовой платок — весь город знал, что он их не только сам стирал и гладил, но и подрубал мережкой тоже сам, — и вложил его в слепую руку Стивенса, потом включил зажигание и фары. — Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он.

С дороги уже исчезли обе колеи. Только овражек, заросший шиповником, круто шел в гору.

— Я пойду вперед, — сказал Рэтлиф. — Вы в городе росли. А я даже электрической лампы не видел, пока не стал бриться опасной бритвой. — Потом он сказал: — Вон оно. — Покатая крыша, совершенно завалившаяся с одного угла (Стивенс никогда бы не подумал, что тут раньше стоял дом, он просто поверил Рэтлифу на слово), а над крышей — одинокий старый кряжистый кедр. Стивенс чуть не упал, споткнувшись об остатки огораживавшего двор забора, тоже поваленного, густо заросшего вьющимися розами, уже давно одичавшими. — Идите за мной, — сказал Рэтлиф. — Тут старый колодец, я как будто знаю, где он. Надо было захватить фонарик.

И вот в осыпающейся щели, внизу, в глубине, в том, что когда-то было фундаментом дома, показалось отверстие, черная полузасыпанная дыра, зияющая у их ног, словно сам разрушенный дом ощерился им в лицо. Рэтлиф остановился. Он негромко сказал:

— Вы ведь этого револьвера не видали. А я видел. Похоже, что это был вовсе не десятидолларовый револьвер. Похоже, что такие револьверы продают по девять с половиной долларов пара. Может, у него второй еще остался, — но тут Стивенс, не останавливаясь, протиснулся мимо него и осторожно нащупал ногой что-то вроде ступеньки; вынув из кармана золотую зажигалку с монограммой, он зажег ее и при слабом колеблющемся свете стал спускаться вниз, и Рэтлиф, идя за ним, говорил: — Ну конечно, теперь он на свободе. Зачем же ему теперь убивать людей? — И они прошли в бывший погреб, в пещеру, в нору, где на куче наспех собранных досок сидел человек, которого они искали, — он не то прикорнул в углу, не то встал на колени и, моргая, смотрел на них, как ребенок, которому помешали молиться на ночь: именно не застали за молитвой, а помешали, прервали, и, стоя на коленях, в новом комбинезоне, уже измазанном и провонявшем, опустив полусжатые кулаки перед собой, он, мигая, смотрел на крохотное пламя в руках Стивенса.

— Здрасьте, — сказал он.

— Вам тут нельзя оставаться, — сказал Стивенс. — Раз уж мы вас нашли, так неужели вы думаете, что шериф завтра же не догадается, где вы?

— А я тут не останусь, — сказал он. — Я только зашел отдохнуть. Вот соберусь и пойду дальше. А вы кто такие?

— Неважно, — сказал Стивенс. Он вынул конверт с деньгами. — Вот, — сказал он. В конверте лежали двести пятьдесят долларов. Он их оставил из той тысячи, что была там. Стивенс сам не знал, почему он отсчитал именно столько. Человек посмотрел на деньги, не вставая с колен.

— Я же эти деньги оставил в Парчмене, у меня их не было, когда я вышел за ворота. Значит, какой-то сукин сын их украл?

— Это не те деньги, — сказал Стивенс. — Те деньги вернули. А это новые деньги, она утром их для вас оставила. Другие деньги.

— Значит, если я эти возьму, мне никому ничего обещать не надо?

— Да, — сказал Стивенс. — Берите.

Он взял деньги.

— Премного благодарен, — сказал он. — В тот раз мне говорили — через три месяца вышлют еще двести пятьдесят, ежели я только обещаю сразу выехать из Миссисипи и уж никогда не возвращаться. Должно быть, сейчас это уже отпало.

— Нет, — сказал Стивенс. — Все осталось по-прежнему. Сообщите через три месяца, где вы будете, я вам вышлю деньги.

— Премного благодарен, — сказал Минк. — Высылайте на имя М.-С.Сноупса.

— Как? — сказал Стивенс.

— М.-С.Сноупса. Это меня так зовут: М.-С.

— Пойдем! — почти грубо сказал Рэтлиф. — Пошли отсюда! — И когда Стивенс обернулся, взял его под руку, отобрал у него горящую зажигалку и держал ее над головой, пока Стивенс ощупью искал стертые земляные ступени, и они снова вышли на воздух, в ночь, в безлунную тьму, где истощенные, выветрившиеся поля разметались под первым слабым дыханием осени в ожидании зимы. Наверху, чинами небесной иерархии, плыли созвездия сквозь пажити зодиака: Скорпион, и Медведица, и Весы, а в вышине, за холодным Орионом и Плеядами, горько сетовали сонмы бесприютных падших ангелов. Осторожно, нежно, как женщина, Рэтлиф открыл дверцу машины, помогая Стивенсу сесть. — Вам теперь лучше? — сказал он.