Книга Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич

Что же делать, атаман? Нет у тебя другого выхода, кроме как вновь создавать казачьи отряды и сражаться. Или… Может быть, на самом деле, махнуть в Италию? Денег хватит. Правда, ненадолго.

На обеде у Деникина Шкуро сидел, погруженный в свои мысли. Почти не пил — в поезде с цыганами свое возьмет. Когда собравшиеся начали подниматься из-за столов, Романовский, о чем-то посоветовавшись с Деникиным, поспешил к Шкуро и, как о награде, сообщил, что присутствующий на обеде начальник английской военной миссии генерал Хольман намеревается торжественно вручить генералу Шкуро орден Бани и просить назначить удобное время.

— Да хоть сейчас, — грубовато ответил Шкуро — надоела дипломатия с людьми, которым он не нужен. — А вечером прошу ко мне в поезд на торжество с музыкой.

Аккуратные англичане назначили церемонию на следующий день. В английской военной миссии был выстроен почетный караул. Генерал Хольман вручил драгоценный орден, похожий на Георгиевский крест с засевшими у основания хвостатыми львами, и сказал:

— Этот высокий орден жалуется вам его величеством за ваши заслуги в борьбе с большевизмом как с мировым злом.

— Я очень благодарен его величеству, что моя работа так высоко оценена.

Вечером генерал дал банкет в поезде в честь англичан. Были приглашены из Ставки Плющевский-Плющик и Романовский. Рядом с генералом Шкуро сидел Хольман, по другую сторону — генералы из Ставки, длинных торжественных речей не было. Сырой крепкий ветер бился в стекла и тревожил души собравшихся, не давая забыть о разрушавшейся жизни.

Перед гостями появился со скрипкой в руке изящный брюнет с горящими черными глазами.

— Господа, — объявил Шкуро. — Прошу вашего внимания к знаменитому скрипачу, господину Жану Гулеску, являвшемуся украшением петербургского «Аквариума».

Первые же звуки схватили и потащили в самую высь неизбывных страданий. Романовский заплакал и что-то бессвязно бормотал об одиночестве главнокомандующего и о предчувствиях своей гибели во имя исполнения долга до конца. Плющевский-Плющик почему-то вдруг шепнул, наклонившись к Шкуро: «У вас в штабе кто-то работает на красных. Поищите». Шкуро махнул на это рукой, как на нечто давно прошедшее, и присоединился к песне, воцарившейся над столом по команде волшебник а-скрипача:

До-огора-ай, гори моя лучина,

До-огорю-у с тобо-ой и я…

XIII

Мороз добивал переживших годы войны, всеобщего развала, массовых убийств, смертей от эпидемий. Ослабевшие, потерявшие надежду на лучшее и веру в себя, они теперь встретились лицом к лицу с безжалостным морозом, чтобы вновь бороться за жизнь, или… или привалиться к стенке вокзала, как та окоченевшая старуха, и, наконец, заснуть последним сном. Но так просто уходить нельзя — как бы ни было тебе плохо, а ты еще нужен другому, тому, кто страдает больше тебя и надеется, что ты облегчишь его муки. Стахеев бросался в мороз, будто бился в железно-ледяную стену, носился по различным учреждениям, выпрашивая автомобиль. Но повсюду или совсем не осталось бензина, или из-за мороза в моторе не было искры, или не удавалось найти шофера, не мобилизованного на борьбу с Деникиным.

В Пролеткульте пусто — ни машин, ни людей, только полумертвый от холода сторож. И здесь Стахееву вдруг встретился Воронецкий, возмущенный безобразием: приехал с материалами от Льва Давыдовича, а вокруг — полный развал. Конечно, не надеялся Михаил Петрович, что этот твердокаменный поможет, но все же пожаловался на судьбу, мол, надо встречать жену с ребенком из Воронежа, только что вырвавшуюся от белых, и нужен автомобиль. Воронецкий задал только один вопрос: «Когда прибывает поезд?» Узнав, что обещали «около трех», твердо пообещал быть у Казанского в три — в начале четвертого.

В назначенное время Стахеев и Маргарита ждали в толпе внутри вокзала, по очереди выходя на мороз. Вскоре появился Воронецкий, и все трое вышли на перрон — стало как будто теплее, солнце утопало в грязном снегу.

— Я уже привыкла к вокзалам, — сказала Маргарита. — Часто езжу в Питер по делам Цекубу[69]. Знаете, конечно?

— Знаю, — сказал Воронецкий. — Горький хорошее дело затеял. Продукты возите?

— К сожалению, бумаги. Иногда кое-что перепадает. Твоей, Миша, Леночке собрала и медку, и сахарку, и даже кофейку.

— А я, простите, ничего не смог, — извинился Воронецкий. — Паек давно не получал. Мог вон на Сухаревку заехать, но время… На стене вокзала плакат:

«Рабочий!

Глупость беспартийную выкинь!

Если хочешь жить с другими вразброд —

всех по очереди словит Деникин,

всех сожрет генеральский рот».

— Стишки так себе, — сказал Стахеев, — Маяковский ищет новый жанр.

— Не до жанру — быть бы живу, — возразил Воронецкий. — Лев Давыдович одобряет саму идею этих плакатов РОСТА. А вот и поезд.

Медленно двигался к перрону исходящий седым паром состав. Приходилось ожидать у начала перрона, поскольку неизвестно было, где искать приехавших» Встречающие надеялись, что пассажиров с детьми не так много, и Лену можно будет заметить издали. Стахеев, как и полагается отцу, первым увидел незабываемую фигурку Лены, закутанную в платок, но не потерявшую женской поэтичности. Лена несла ребенка. Рядом несла узлы сопровождавшая ее Буракова, в кожаном пальто с меховым воротником, но тоже в платочке.

Михаил Петрович сумел обнять сразу обоих — и Лену, и сына. Чуть приоткрыв, отделанный кружевом платок, он дотронулся до нежного тепленького личика Аркашеньки. Ребенок запищал.

— Закрой скорее — простудится, — грубо прикрикнула Лена.

Собравшиеся представились:

— Воронецкий Леонид Борисович, из команды поезда Троцкого.

— Буракова Екатерина Тимофеевна, завотделом Воронежской Чека.

— В командировку или просто провожаете? — поинтересовался Воронецкий.

— Подружку как не проводить? Она меня выручала. На Кавказе от Шкуро прятала. А так я в Москву по делу — на курсы при ВЧК. Языки буду изучать. Я ж гимназию окончила.

У Воронецкого все было рассчитано по минутам, и на Разгуляе он только помог по сугробам донести узлы и мешок с вещами и продуктами. В дом даже не зашел. А здесь и натоплено по-праздничному, и полный домашний уют: белоснежная кроватка для ребенка, на столе все, что позволяет достать время, даже белые булки.

— Это ты все можешь прятать, — командовала Буракова. — Мы тебе не такое привезли. Даже вино Донское. А такого масла ты никогда не ел.

— А вот такое вы не привезли, — сказал хозяин и подвел к супружеской кровати.

Там лежала белая шерстяная кофточка с красной вышивкой.