Книга Проклятый горн - Алексей Пехов

— Можем попробовать пройти по трибуне! — Я постарался перекричать лязг.

И в этот момент Гертруда внезапно прыгнула, заслоняя меня, раскинув руки. Все пространство перед нами затопило золотое пламя.

Меня обдало жаром, который выжег воздух в легких, и нас отбросило в сторону. Я упал на каменный пол рядом с Герой. Она тихо стонала.

Я поднял ее, все еще оглушенную ударом, взял на руки, собираясь унести прочь, как и Проповедник глядя на обугленную арену, на которой полыхало два десятка золотых костров. Двое продолжали бой, но это уже были не те, кого я видел несколько мгновений назад. Плоть сгорела, открывая спрятанную под ней истину.

Каждый из них был высотой в два человеческих роста. Мускулистые, с обнаженными торсами, в белых с серебром штанах-юбках, сшитых на хагжитский манер, развевающихся при каждом движении.

Светлоглазые, с растрепанными белыми волосами и прекрасными, сейчас искаженными гневом лицами. Точно братья.

Я различал их только по оружию. У одного был серебряный меч, а у другого золотой молот.

Они оказались очень похожи на тех, что изображены на фреске, увиденной мной в монастыре Дорч-Ган-Тойн, с той лишь разницей, что вместо крыльев, сотканных из света, за спиной у воинов были лишь обрубки, жалкие культи того, что когда-то было самым прекрасным из всего, что создано в небесах. Они утратили данную им возможность летать.

Два ангела сражались с неистовой яростью, перемещаясь так быстро, что я порой не успевал следить за их движениями, и небо кипело.

Проповедник стоял на коленях и молился, не веря тому, что видит.

Луна и солнце плыли над нами одновременно, кружились, точно проклятые, погрузив мир в темно-бордовые сумерки.

Завеса над главным входом лопнула, открывая путь наружу, но я осторожно положил Геру на землю, понимая, что мы никогда не сможем пройти мимо них. Нас просто разотрет в порошок от сил, беснующихся на арене.

Левая секция цирка рухнула. Часть камней испарилась, часть взмыла в небеса, обрушившись огненным дождем где-то в городе.

Меч. Молот. Меч. Молот.

Луна и солнце отзывались на каждый удар, подпрыгивая, точно сумасшедшие, а над ними закручивались кругами, клубились и росли в размерах невероятные, чернильно-черные тучи, в сердце которых то и дело вспыхивало золотое пламя.

Молот рухнул, круша грудину и ребра. Тот, кого я знал как Рудольфа, осел на землю, выронив меч. Из его ран вместо крови тек золотой свет. Ивойя опустился на колени рядом, безучастно посмотрел на своего противника, все еще живого, пытавшегося подняться, сжал пальцы на горле и держал до тех пор, пока глаза того, кто был светлым кузнецом, не померкли.

Тогда темный кузнец поднял тело врага на руки, отшвырнул к трибунам, точно мусор, и оно разбилось, разлетаясь кусками света, быстро гаснущего в алом свете полуденной ночи.

В спину Ивойи ударила магия, и он лишь вздрогнул. Отец Март через открывшийся проем вводил поредевший отряд инквизиторов и каликвецев, атаковавших земного ангела. Я же положил Геру за камнями и побежал туда, где исчезло тело Рудольфа, не обращая внимания на грохот вновь нарастающего сражения, краем глаза видя, что дерево выросло в размерах втрое и от его листьев теперь распространяется желтый серный дым.

Найти темный кинжал среди песка и каменных обломков оказалось сложно. Я дважды проходил мимо него, весь покрытый испариной от магии Церкви. Понимая, что совсем скоро темный кузнец заметит и меня. И наконец увидел знакомую рукоятку, засыпанную мраморной крошкой.

Я протянул руку в тот момент, когда Ивойе надоело давить блох по одной и он, повернувшись ко мне спиной, сказал им одно лишь слово:

— Падите!

Эффект был такой, словно в меня врезался таран, хотя этот приказ не был обращен ко мне. Я в третий раз за неполный час оказался на земле, но даже не почувствовал этого. В ушах гулко лопнуло, и теперь в голове поселился звон. Что-то влажное текло из них на щеки и шею, я провел ладонью, все еще стараясь сконцентрировать взгляд, увидел кровь.

Попытался встать на четвереньки, но руки не выдержали, и я ткнулся лицом в стекло, которое раньше было песком. Ни один клирик из отряда отца Марта не выжил. Цирка больше не существовало, устояла лишь секция с адскими вратами, и теперь я понимал, как ангел устроил землетрясение в Солезино.

Не магия.

Лишь одно слово его.

Луна с солнцем взорвались, разлетелись осколками, и в небе осталась только туча — столь низкая, что ее брюхо касалось верхней части уцелевшей стены арены и ветвей адского древа.

Через мгновение из нее начал медленно, снежинка за снежинкой, падать снег. Я лежал на боку, хватая ртом воздух, слыша в голове звон, причиняющий боль, и пытался дотянуться до кинжала. Он был так близко и… бесконечно далеко.

Одна из снежинок упала мне на руку, и я не почувствовал холода. Другая осталась на губе, и только тогда я понял, что это никакой не снег, а соль.

Еще одна попытка. И вновь неудачно. Я увидел, как ко мне силится ползти Гертруда, из ушей которой также течет кровь, хотел сказать, чтобы она прекратила, осталась на месте, но горло издало лишь какой-то всхлип.

За колдуньей появилась мрачная тень. Силуэт выходца из ада. Она не видела его, а я не мог предупредить, лишь смотрел, как чудовище широко шагает к ней, затем оказывается почти рядом и… проходит мимо.

Я потряс головой, и картинка перестала быть размытой. Долговязое Пугало шло по золотому пламени, и алый подранный мундир полыхал у него на спине и рукавах. Догорела и исчезла соломенная шляпа, затем начала плавиться плоть. Она отваливалась от него клочьями, сползала с каждым движением.

Я хотел закрыть глаза, но не мог отвести от погибающего страшилы взгляда.

Огонь уничтожал одутловатую голову, искажал зловещую ухмылочку, пожирал серые руки с длинными пальцами, дырявые ботинки и даже серп.

Одушевленный сгорел, так и не успев приблизиться ко мне. То, что осталось, заставило меня перестать дышать.

Он был такой же, как и те двое. Только волосы у него оказались каштановые, длинные, вьющиеся. В левом боку зияла большая рана, сияющая золотым светом. В руках ангел держал изогнутый тонкий клинок, так похожий на серп. Его лицо можно было бы назвать прекрасным, даже совершенным и божественным. Лицо, за которое любой скульптор продал бы душу, если бы на нем не было печати страшного гнева, боли и настоящего безумия.

— Матерь Божья, — прошептал Проповедник. — Если бы я только мог плакать.

Оказавшись рядом, он посмотрел на меня, и в глубине его сапфировых глаз промелькнуло что-то, чего я не смог понять. Тот, кто когда-то был Пугалом, обнаженной ступней подтолкнул мне темный кинжал.

Он ждал, и я догадался, что ему нужно.

— Вот он! — сказал я ему, указав на Ивойю, и ангел, благодарно кивнув, прошел мимо по белой соли, тонким слоем укрывшей арену.