Книга За день до полуночи - Стивен Хантер

– Дорогу Дельте, – сказал кто-то.

– Дельта сделала это, – добавил второй.

– Да, Дельте удалось.

– Это же Дельта. Она лучше всех.

– Черт возьми, Дельта всыпала им.

Тут кто-то один захлопал в ладоши, потом другой, потом еще, и через секунду коридор заполнили настоящие овации. Уоллс стоял, чуть смущенный, не зная, что делать, кому докладывать, и скромно улыбался.

А затем человек, спасший мир, изрек сенсационную фразу:

– Как там насчет завтрака?

Грузовик с тремя гробами выехал из советского посольства в шесть часов утра, проехал по Конститьюшн-авеню до Рузвельт-бридж и свернул на Джордж Вашингтон Паркуэй. Всю дорогу за ним следовал фургон с агентами ФБР.

– Они направляются в аэропорт Даллеса, – заметил водитель фургона.

– Знаю, – ответил Ник Махони.

Грузовик свернул на дорогу, ведущую к громадному зданию аэропорта, а потом на другую дорогу, начинавшуюся знаком «Только для грузового транспорта». Агенты ФБР вели слежку в открытую, они проследовали за грузовиком до мощного забора с надписью «Аэрофлот». За забором фактически была уже территория не штата Виргиния, а России. Не снижая скорости, грузовик въехал в ворота и скрылся в ангаре.

– Будем возвращаться? – спросил водитель фургона.

– Нет, – ответил Махони, – будем стоять здесь, на виду у всех. Пусть эти ублюдки видят нас и знают, что мы наблюдаем за ними.

Махони вылез из машины, облокотился на нее, закурил и, не таясь, уставился на ангар. Было еще довольно прохладно, солнце только вставало. Махони посмотрел на него.

Привет, солнышко, подумал он. Рад тебя видеть. Через некоторое время из ангара появилась одинокая фигура, пересекла предангарную бетонированную площадку и подошла к воротам.

– Что вам нужно, Махони? – устало спросил человек. – Хотите, чтобы я снова заявил официальный протест? У всех нас сегодня была трудная ночь.

– Это точно. Так как же далеко все зашло, Макс, прежде чем он успел остановить это?

Макс Стретов был старшим офицером КГБ, отвечавшим за безопасность посольства. Они с Махони были давними противниками.

– Вам лучше знать, Махони.

– Вы же в курсе, что от наших микрофонов мало пользы. Но могу сказать, что после полуночи в посольстве начался переполох. Там собрались все врачи, вся служба безопасности, резиденты КГБ и ГРУ, весь персонал и рабочие. Вы думали, мы не знаем, насколько все серьезно?

Стретов спокойно посмотрел на него, потом сказал:

– Должно быть, он всегда работал на вас. Бедняга Григорий, а мы ведь не подозревали его в двойной игре.

– Не шутите. Мы его давно раскрыли, но не пытались перевербовать. Просто использовали, чтобы подбрасывать вам низкопробную дезинформацию. На большее он не годился. Но думаю, сегодня ночью он показал, на что способен, не так ли?

– Этот Пашин…

– Покойный Аркадий Пашин.

– Да. Понимаете, он был сумасшедшим, из тех безумцев, что называют себя обществом «Память» и стремятся вернуть старые времена. Действовал он исключительно по собственной инициативе.

– Да, конечно. Такова официальная версия, да? Наши умные парни еще поработают над этим. Кстати, Макс, у меня есть для вас кое-что.

– Вы же знаете, что я ничего не могу принять от вас.

– Давайте немного отойдем от правил, дружище.

Махони сунул руку в карман пальто и вытащил маленькую голубую с белым орденскую ленточку.

– Это мы нашли у одного из парней, просто безделушка. Окажите услугу, передайте это вдове Григория, хорошо?

Русский посмотрел на ленточку и узнал ее, это была ленточка ордена «Серебряная звезда», и Стретов знал, что капитан морской пехоты Махони получил такой орден во Вьетнаме в 1966 году.

– Я не могу это взять, Махони. Но мысль хорошая. Должен сказать, он заслужил это. Сволочь Гошгарьян дважды ранила его, но он прожил ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы спасти мир от катастрофы. К счастью, Григорий был алкоголиком, он залил взрывной механизм водкой. Какая абсурдная победа! Но в любом случае, мне хотелось бы взять у вас эту ленточку.

– Да, и мне этого хотелось бы. Вот что я вам скажу, а ведь этот маленький толстый бедолага, он ведь был князем.

– Князем, – согласился русский, повернулся и зашагал к ангару.

Рассветало, похоже, в Мэриленде наступал новый, прекрасный, яркий и морозный день. Пуллер стоял один у командного пункта и думал о прошедшей ночи.

Теперь на первый план вышли врачи, было очень много раненых, и медикам предстояло поломать голову, как поднять раненых на поверхность и эвакуировать их вертолетами.

С того места, где он стоял, открывалась картина, похожая на спасательные действия во время какого-нибудь стихийного бедствия. Вертолеты доставляли раненых вниз в полевой госпиталь, там под большим тентом с красным крестом расположились хирурги и травматологи. Казалось, внизу собрались машины скорой помощи со всего света, они то отъезжали, то подъезжали, развозя транспортабельных раненых по местным больницам. Яростно сверкали их красные мигалки, сливаясь в единое пятно, которое вроде бы застыло и не двигалось.

Пуллер смотрел на это пятно, но у него уже не было сил различать что-то.

Ему было горько, но не за себя, хотя он и предчувствовал, что предстоит ответить за все. А как это обычно бывает, Пуллер уже знал. Разбираться особо не будут, просто снова втопчут его в грязь. Придется ответить за роту Браво Национальной гвардии, за то, что он дважды посылал умирать этих ребят: мясника, булочника, изготовителя подсвечников…

Боже, сколько хороших людей ушло из жизни! Вот что огорчало и расстраивало больше всего. Хотелось уйти куда-нибудь, лечь и уснуть, а в это время души погибших пусть вернутся в тела, и люди снова будут живы и здоровы. Но это невозможно. Сможет ли он когда-нибудь посмотреть на эту гору и не увидеть на склонах умирающих парней, зовущих на помощь матерей, спрашивающих, почему это случилось с ними, а не с кем-нибудь другим? Вопрос, на который за всю свою жизнь и за все свои высоты он так и не нашел ответа.

Пуллер присел на качели, и они начали медленно раскачиваться взад и вперед. Часы показывали 07:00. Утро нового дня. Ранний свет был бледным, словно раскаленным добела, отчего снег казался причудливым, почти голубым. Небо над горой тоже обещало быть голубым, голубым и ясным, без единого облачка. Пуллер поежился, запахнул куртку: все-таки было очень холодно. Болела голова, он чувствовал себя старым, старше этой голубой горы. Она была рядом и в то же время так далеко. Если и следовало из всего этого извлечь урок, то он не знал, какой. В конце концов, это была не поучительная притча, а бой.