Книга Корвет «Бриль» - Владимир Николаевич Дружинин

раз оглядеть моряка спереди и сзади. Кармашек опустел, но выпуклость, хоть и не очень явная, осталась.

Хохлов уже сталкивался с такой уловкой. Психологический прием, — попытка сбить со следа, смутить часового, убедившегося в бесплодности подозрений, и на этом успокоить, пресечь всякие подозрения.

Уже не от холода, от досады побелел моряк, когда его обыскали таможенники. К концу личного досмотра он стал тощим и жалким, отчаянно лебезил, хныкал, просил прощения. Женское белье, которым он обернул себя, носки новейших расцветок, лифчики, — как раз лифчик и пузырился предательски под задним карманом, — громоздились кучкой на столе.

Старший лейтенант Бояринов записывал данные: Ральф Хаубицер, кок теплохода «Матильда Гейст», двадцать восемь лет… Пропуск Хаубицера лежал тут же, и кок смотрел на него жадно, с тоской. Конфискация контрабанды не угнетала его так, как потеря пропуска, и значит, права бывать на берегу.

Не избежала досмотра и куртка Хаубицера. В ней в боковом верхнем кармане, застегнутом «молнией», оказались три серебряных браслета. «Дорогой подруге на память от Зои», — читалось на внутренней стороне. Три подарка, трем подругам… С браслетами вместе лежала бумажка, сложенная вчетверо. Три адреса…

Бояринов спросил кока, от кого он получил браслеты, и тот назвал Вилориса, второго помощника капитана. Кок все еще не спускал глаз с пропуска. О, он готов на все, только бы вернули его!

— А дамские вещи откуда? — спросил Бояринов.

— Купил сам, господин обер-лейтенант. Я не для продажи, нет! Знакомым барышням, сувенир…

— Много же у вас знакомых, — сказал Бояринов, брезгливо оглядел груду белья, с иголочки новенького и тем не менее как будто нечистого. — Вилорис знает, что у вас такой груз?

— Нет, — выдавил Хаубицер.

Вошел Чаушев и за ним Мячин, только что сдавший дежурство. Бояринов встал. Хаубицер оглянулся, вскочил и ошарашенно заморгал.

Бояринов доложил о случившемся. При этом он невзначай коснулся белья, отдернул руку и поморщился.

— Жаждет пропуск получить обратно, — прибавил Бояринов. — Еще бы, вся коммерция рушится! А торговля тут, видите, обширная…

Он подал начальнику браслеты.

Чаушев кивнул. Он уже видел похожий подарок — в Ольховке, у Зойкиной бабушки. Тот был подороже. Но и эти не из самых дешевых. Значит, кампания продолжается…

— Пожадничал коммерсант, — произнес Чаушев. — Набрал и того, и сего…

— Сувенир, — сказал Хаубицер истово, вытянув руки по швам.

Чаушев спросил его, известно ли ему о несчастье с матросом Райнером.

— Да, господин подполковник, — ответил кок, не меняя позы. — Говорят, его чуть не убили русские парни из-за какой-то женщины.

Голос Хаубицера звучал искренне.

10

— Владимир Юрьевич! Милый Владимир Юрьевич! Он в больнице, правда? Расскажите, умоляю! Следователь воды в рот набрал. Юмор! Будто я вытягиваю военную тайну!

Мячин еще не успел раздеться в прихожей, а Тая Селиверстовна, мать Вали, забросала его вопросами.

По имени-отчеству Мячина называют редко. Слышать «Владимир Юрьевич», да еще из уст красивой женщины, и такой молодой на вид, ему лестно. А главное, приятно чувствовать себя гостем, хоть и незваным, но желанным и даже нужным.

— Чепуха! — солидно, негромко посмеивается Мячин. — Какая же военная тайна!

Через минуту он — на диване, за круглым столиком, накрытым клеенкой. Яркая, аппетитная клеенка, на ней напечатана вкусная, сочная пестрота закусок и бутылочек с французскими винами. Несмотря на важность миссии, Мячину захотелось есть. Тая Селиверстовна кинулась на кухню, чтобы поставить чай, вбежала, молниеносно расставила вазочки с печеньем, с конфетами, с вареньем. Заметив, что гость разглядывает клеенку, сказала:

— Он мне преподнес. Валин жених…

Жених? Вот до чего дошло! Но она скривила полные губы, красные от природы, отвернулась, и Мячин растерялся. То ли не существует настоящего жениховства, то ли не признает она его…

— Вы поели бы, — спохватилась она. — Чего-нибудь существенного…

— Нет, нет, не надо, — соврал Мячин. — Спасибо, я сыт.

Еда может помешать делу. Дорогой он обдумал вопросы — очень остроумные, тонкие, нисколько не навязчивые — и расположил их в точнейшем порядке. Он нес сюда эту ажурную конструкцию и с трудом удерживал ее в уме.

— Он вчера был у нас, — слышит Мячин. — Днем, я только пришла с базара, привинтила мясорубку. Вдруг звонок, робкий, будто кошка лапкой. Он, думаю, горе наше… И верно — он, заикается даже, до того влюблен. «Валья дома?» Никак ему не произнести — Валя. Юмор! Объясняю ему, уехала, ист вег, на два месяца. Практика! Ферштеен зи? Он чуть не заплакал. Жених! Юмор, а не жених! Этакий младенец!

Набор вопросов сиротливо таял в голове Мячина. Хозяйка сняла с него немалую тяжесть. Ему оставалось только слушать.

— Просит адрес Вальки. Я говорю, нет адреса, она еще не писала. Адрес-то есть, конечно, я бога молю, чтобы отвязался. Боже мой, ну не было печали!.. Владимир Юрьевич, я счастлива была, когда Валька с вами хороводилась. Вы или он — какое может быть сравнение!

«Значит, она меня в женихи записала», — подумал Мячин с внезапной неприязнью.

— Вы мужчина, вы уже офицер! А это что? Во-первых, я не дам утащить девчонку за границу.

Последнее Мячин мог только поддержать, но досада не заглохла. Кто-то за его спиной решает его судьбу, планирует свадьбу. Гнусно! Уже офицер! Выгодный жених, так, что ли?

— Следователю вы сообщили, где Валя? — спросил он, вертя в пальцах ложечку.

— А то нет? Он уж тут трудился, скатерть чернилами закапал. Все выспросил, решительно все. Когда они познакомились, как Валька ему условие поставила, прошлый раз…

— Какое условие?

— Да вы кушайте, что вы как на именинах? Условие такое, к нему в Австрию она не поедет, чтоб и думать не смел. Нашим гражданином станет — тогда пожалуйста… Дура ведь! Никуда он от своей мамы не денется, цыпленок! Ой, теперь уладилось, кажется! Не скоро выйдет из больницы, правда ведь? А Валька на практике, вот и славно! Я бы ее все равно услала куда-нибудь.

Глаза Таи Селиверстовны смеялись, но в глубине их, в расширенных зрачках Мячин вдруг увидел страх. Потом ему показалось, что всю комнату наполняет атмосфера страха, паники. Даже варенье, будто расплескавшееся по вазочкам, детскими порциями, брошенными торопливо, впопыхах, выдавало состояние духа хозяйки.

Чего она боится? Ведь Валя хорошо решила — не хочет она покидать родину. Так чего же?..

На стене, почти прямо против Мячина, портрет Вали карандашом. Работа самодеятельного художника. Все же что-то схвачено, — четкий рисунок губ, внимательные глаза, тонкая, непокорная складочка над переносицей. Нет, Валя все решает сама, власть Таи Селиверстовны над дочерью лишь воображаемая!

— Валя любит его? — спросил Мячин прямо, слегка дрогнувшим голосом. В заготовленных вопросах любовь не предусматривалась. Это слово вторглось неожиданно для него самого.

— Дурость, идиотство! — Тая Селиверстовна вдруг