Книга Фартовые - Эльмира Нетесова

Звякнуло железо. Цапля на секунду задержал шаг. Лоб испариной покрылся. До ворот уже два шага. Фартовый задержал дыхание. Но вот и все. Он на улице.

Цапля почти бежал к хибаре. Там, дома, его заждались. Давно надо было вернуться. Но кто же мог предвидеть встречу с Дядей?

Только подходя к хибаре, Цапля понял происхождение металлического щелчка у себя за спиной. Это пахан закрыл портсигар, подарок жены. С ним он не расставался никогда.

«Наверное, решил перекурить. А может, хотел проверить, не лажанусь ли я? Может, и теперь повис на хвосте и бежит следом, чтоб вызнать мою хазу? — оглядывался Цапля. — Ничего удивительного, что во дворе не пришил. Там ведь и окна имеются. Видеть могли. Не стал рисковать в непроходном дворе, чтобы не оказаться в ловушке. Там его живо за задницу взяли бы. А кому охота рисковать сдури, когда загасить можно тихо и без шухеру. К примеру, у хибары, как только пронюхает», — вздрогнул Цапля от кашля, раздавшегося рядом.

Фартовый невольно шарахнулся в сторону. Прохожий — пожилой, аккуратно одетый человек, — глянув на испугавшегося Цаплю, извинился вежливо. И прикрыв рот платком, ускорил шаги.

Фартовый остановился у киоска. Сделал вид, что рассматривает газеты, сам внимательно следил за всеми, кто шел следом за ним.

Дорого время, каждая минута! Но шкура дороже. Она своя. А больше всего боялся за Ивановну и девчушку. Они стали ему дороже собственной беспутной жизни.

Цапля медленно брел по улице.

«А может, и не блефовал Дядя? Может, и впрямь отпустил на все четыре? Но что ты станешь делать, как прокормишь семью? Как тебя назовет Ивановна? Сожителем. Потому что, даже захоти, никогда не станешь мужем. Засветиться в ЗАГСе не захочешь. А кормиться как? Ну, пока башли есть. Года на четыре с лихвой хватит, если смыться на материк. Но как линять? Ведь ни прописки, ни выписки. Место последнего проживания— тюряга. Профессия — вор в законе. Разряд — мокрушник. Сколько лет? Трудно вспомнить. Легче подсчитать, сколько в ходках отбыл. И кому ты такой нужен? Кто тебя пустит на материк? Первый лягавый схватит за жопу и сунет в конверт. Мол, дальше Сахалина такой мрази расползаться нельзя. Сам- то пережил бы. А вот Ивановна. Ее будет жаль…»

— Солнышко мое, а мы уж заждались тебя. Намучился в очередях? — не укорила, подсказала оправдание баба.

Дядя меж тем шел по городу. Тяжелые мысли одолевали его. Жизнь шла к закату. Немного было в ней светлых минут. Угарные попойки, случайные бабы. Деньги текли меж пальцев, как годы жизни. Думалось, так будет всегда.

Судьба не обходила его удачами. И среди воров его признавали. Но до очередной ходки. Как он выживал в зонах — сам удивлялся. Холод, голод валили не раз. Случалось в бараке отстаивать свою шкуру кулаками. Свои воровские принципы и за

коны защищал больше жизни. И все же приходилось ими поступаться. Обстоятельства и жизнь вынуждали. Не хочешь сдохнуть — считайся с правилами чужой своры. Иначе она сомнет, разорвет на части. Ведь на всякого, даже сильного, находилась более сильная управа.

Случалось, и его били в зонах зэки. Выколачивали спесь, воровской норов. Били за превосходство, за живучесть, за неукротимость и упрямство. Били «президенты» и «бугры». Били работяги. Скопом. В одиночку не решились бы, не посмели.

Сколько раз он умирал на нарах и шконках — счесть невозможно. Ни один зверь, даже самый сильный и свирепый, не вынес бы столько лишений и мучений, отказался бы от этой жизни. Но Дядя был человеком и вором. И судьба, закаляя его, словно готовила для новых, более жестких испытаний. И удивлялась могучему организму вора — гляди-ка ты, снова выжил!

Сколько рубцов осталось в память на теле! Любая собака от удивления сдохла бы. Но они — зримые. А сколько невидимых, скрытных, хранилось в памяти, как в общаке? Этого никто не узнает.

Были ли у него друзья? Нет. Одни кенты-подельники. Им он доверял немногое. Они знали о нем, но не знали его. Они были наслышаны о Дяде ровно настолько, чтоб признать его паханом. Они боялись его. Без Дяди они не рисковали идти на дело. Он был нужен им.

Но пришла старость. Он считал, что и ее одолеет. Но не удалось. Она оказалась сильнее. Но Дядя не захотел признать это. И… стала отказывать удача, а проще — интуиция, силы, выдержка. И посыпались фартовые. А значит, у воровской фортуны тоже есть свой предел. Как набор у отмычки. Кончился— значит, хана… Вышел запал. Дальше — крутит вхолостую, в пустоту.

А ведь недавно Дрозда велел убрать. Тот свою старость быстро почуял. Да не простил ее бывшему кенту.

— У вора не должно быть старости. Он не горшок. Слабым— ни в «малине», ни в жизни нет места, — упорствовал в своих размышлениях Дядя. Он наказывал слабых. Не щадил никого, потому что и его никто не пощадил, ни разу.

Вот только Цаплю отпустил. Единственного, первого из кентов. Да и то за то, что в лихую минуту не бросил во дворе сдыхать в одиночку. Не заложил, не пригасил из страха. Знать, успела баба разбудить тепло в сердце фартового. Выгнала из него зверя. И Цапля сжалился. Один за всех. Первый и, быть может, последний в этой жизни. За всех кентов. Сам бы он, Дядя, случись такое, не пожалел бы никого. Да и с Цаплей не стал бы возиться. Вогнал бы маслину через кепку, чтоб не

слышно, без шухеру. И поминай, как звали. В Цапле, видно, Человек проснулся. На счастье иль на беду? Кто знает, что ждет каждого?

— Дядя! — кто-то уверенно взял пахана за локоть крепкой рукой. Пахан онемел от неожиданности. Яровой… Стоит — как ни в чем не бывало. Словно только вчера виделись. Вот только волос на голове следователя поубавилось, прорезалась седина. Виски так и вовсе инеем обнесло. На лбу, у глаз морщины пролегли.

«Знать, не сладко живется мужику, не балует судьбина радостями», — отметил невольно Дядя.

— Гуляем? — спросил Аркадий Федорович.

— А что мне теперь осталось, если ты со своими мусорами всех кентов накрыл, — ответил Дядя, отдернув руку.

— Не прибедняйтесь. У вас кенты, как у собаки блохи — не переводятся. И где их находите только!

— Как ты — легавых, так я — своих. Всякому дышать надо. Вот тебе, если б не такие, как я, денег не платили б. Значит, тоже с нас кормишься. Свой навар имеешь.

— Подарил бы я его без оглядки и сожалений, когда последнего вора поймают, — признался Аркадий Федорович.

— Не блефуй! Небось, теперь гоноришься. Вон скольких законников замел. Одним махом.

— Тебя тоже нельзя назвать невезучим. Сколько краж, грабежей, разбоев, убийств, а все на воле. Уже не только руки, а и душа в крови.

— Ты мои грехи не считай. На свои оглянись. Скольких под «вышку» отправил? Разве это не убийство? А тюрьмами да зонами сколько жизней укоротил?

— На курорт их надо было отправлять по-твоему? — возмутился Яровой.

— Ты отправишь. Знамо дело. На горячие ключи за государственный счет. Там медведи в гейзерах жопы парят. Сам хоть раз бывал там? На камчатском пупке? Увидел бы, где фартовых приморил, — вскипал Дядя.