Книга Вне закона - Овидий Горчаков

– Мы дадим вам возможность высказаться, товарищ Самарин, – жестко сказал Самсонов. – Однако не забывайте, сейчас не мирное время, на войне мы не можем и не будем тратить попусту время на митинговщину. Зарубите у себя на носу, партийный устав у нас должен быть подчинен воинскому уставу. Внутрипартийная демократия в наших условиях – та же партизанщина. Вы – мое ядро. Первая задача коллектива – укрепление авторитета командира. Конечно, вы можете заниматься самокритикой, разбором операций, хвалить или ругать отдельных бойцов, вскрывайте недостатки. Но главная ваша задача как членов партии и комсомольцев – укрепление дисциплины, укрепление авторитета командира отряда, борьба за принцип единоначалия. Ясно, что борьба против дисциплины и единоначалия в наших условиях – измена родине. Вот Гаврюхин – настоящий солдат партии, он это понимает… Кстати, только Гаврюхин из всех присутствующих сохранил партбилет. Некоторые сдали его в Москве, вылетая в тыл врага, другие потеряли в окружении и плену!..

Тягостное молчание. Самарин сел, вобрал голову в грузные плечи, побагровел, задышал часто. Широкая, жилистая рука его сильно сжала шейку приклада автомата. Так сильно, что побелели костяшки пальцев. Словно сжимал он не шейку приклада, а шею Самсонова.

Снова заговорил Гаврюхин, с укоризной косясь на Самарина. Гаврюхин, видимо, убежден, что стрелка барометра страстей на партийном собрании всегда должна показывать «великую сушь».

– Итак, голосуем. Кто за повестку дня?

– Вот что! – закричал Щелкунов, вскакивая на ноги. – Мне тоже повестка не нравится. Знаем мы эти разговоры о дисциплине и укреплении авторитета. Как начнут зудить и нудить!.. И самокритику вашу знаем. О мелочах, об ерунде всякой – критикуй на всю катушку, а о главных недостатках – ни гугу! К черту формальности! Раз уж собрание вместо задания, то надо дело говорить, а не болтологией заниматься, не языком трепать, когда руки чешутся…

– Щелкунов! – оборвал его командир. – Вам никто слова не давал.

– Собрание! А на кой хрен нам сдалось такое собрание? – закусил удила Щелкунов. – Хотите, чтобы мы руки, как на физзарядке, поднимали, все утверждали да принимали? Если для того только, чтобы в Москву радиограмму послать, похвалиться…

– Щелкунов! – с угрозой крикнул Самсонов.

– Щелкунов! – слабо, как эхо, тявкнул Перцов.

– Дай сказать! И руку убери – на собраниях не парабеллумом разговаривают!.. – Щелкунова нельзя было остановить. Глаза его горели, худое лицо потемнело, на тонкой, длинной шее вздулись жилы. – Мы тоже за этот… как его… принцип единоначалия, да надо честь знать. Чем крепче оно, это единоначалие, тем и глаз за ним острей должен быть. А говорить есть о чем! – Он содрал с головы кубанку, бросил ее с размаху под ноги. – Про командирские шахер-махеры говорить нужно. Разве это дисциплина? На душе накипело… Почему командиры у нас переженились? Почему штабные кухни устроили? На операцию когда вздумается едут… Почему всякая дрянь девчонка партизанами командует? Я ее в отряд брал, чтобы она воевала, а не воюет, так пусть белье хоть стирает! Вон у Полевого небось девчата в бой ходят. Почему на машине нашей Ольга в баню ездит, а мы пешком на задание топаем?

– Жарь, Длинный! Поддай пару!

– Товарищ Щелкунов! – слышался в общем шуме голос Гаврюхина. – Лишаю вас слова! Да ты что, белены объелся? К порядку! Шумишь что веник сухой!..

– Дай я скажу! Я им всыплю!.. – гаркнул пулеметчик Евсеенко.

– Партизанщина?! – выговорил зловеще Самсонов. – Анархия?!

Над лесом низко пророкотал «юнкерс». На него не обратили внимания. Не в меру горячие головы уже махали руками, петухами наскакивали друг на друга, грозя сорвать собрание.

– Почему начальство подстилок своих орденами награждает? – не унимался Щелкунов. – Колька Сазонов пять эшелонов спустил – ему хрен, а Ольгу за что представили?

– Крой, Володька! Сыпь!.. Драть их!.. – еще пуще заволновались кругом. Еще круче вскипала брань…

– А ты, Гаврюхин… смотреть на тебя стыдно! Старый член партии, хороший минер. Ты ж нас учил жить по правде, по справедливости. Где она, твоя правда? Во что тебя здесь превратить хотят? В пешку, как Перцова. Ослеп ты, отец. А еще старый партизан! Где твоя коммунистическая совесть?..

– К порядку, товарищ, к порядку! Яйца курицу не учат!.. – ошалело задребезжал Гаврюхин, но никто не слушал председателя.

Скорбно поджав губы, он трясущимися руками, узловатыми, черствыми, сложил листки заранее написанной резолюции.

– Срыв партийного собрания!.. Подрыв авторитета… – шептал он, потрясенный неслыханной, святотатственной дерзостью Щелкунова. Он хотел вскочить, но Самсонов остановил его. Он словно чего-то ждал.

– Боровика небось тоже не наградили, дуй вас горой! – проорал Баламут.

Кто-то озорно свистнул, кто-то загоготал, заулюлюкал.

– Тише, товарищи! – вскочил Самарин. – Пусть Щелкунов говорит!

Я сидел словно на раскаленных углях. «Надо выступить! Надо выступить и все сказать!..» Я видел, что Самарин, Борисов, Боков, Евсеенко, Баламут – все они пробираются ближе к середине поломавшегося круга, поднимают руки. Распаленные лица, злой блеск глаз. Я тоже вскакиваю. Кто-то тянет меня вниз…

– Дай слово, Гаврюхин!

– Почему десантников и коммунистов без суда расстреливают? – резал Щелкунов. – Почему Ольга до сих пор жрет сахар из груза, а раненые без сахара остались? О ней, что ли, Большая земля заботится?

– Верно! Приживалок развели, иждивенцев!

Щелкунов рубил воздух жилистым кулаком. Волосы его растрепались. Он не сводил глаз с побледневшего лица Самсонова и все исступленнее выкрикивал:

– Кто рацию прострелил? Кто предатель? Куда чемодан с конфискованными деньгами пропал? Я сам сдал больше полсотни тысяч. Всего в штабе накопилось полмиллиона. Я сдал Самсонову двадцать пять золотых царских червонцев, а он их под нарами держит, на разведку ни гроша не дает. Обещали деньги на Большую землю, на танковую колонну, отправить, а где они? Вот о чем говорить до зарезу надо! Я Ванюшку-радиста спрашивал – он говорит, не было от нас радиограммы в Москву, что мы миллион на танковую колонну собрали! А между тем Иванов постоянно дает связным деньги, чтобы те ему с риском для жизни, для дела в Могилеве шнапс, сигареты, камешки для зажигалок покупали!

– Клевета! – заорал Иванов.

– А ты, Гаврюхин, о какой дисциплине говорить здесь хочешь? Отчего, хочешь знать, я вместо двадцати фашистов только девятнадцать убил, на тот свет отправил? И насчет бдительности: почему Ефимов, бывший офицер германской армии, у нас в командирах ходит? И вот еще – почему меня чуть не расстреляли за дела каких-то бандитов? Почему доверия нет? А Надю Колесникову…

– Молчать! – властно, яростно крикнул Самсонов, но на него не обратили внимания.

Щелкунов продолжал кричать, голос его тонул в одобрительном реве, казалось, никакая сила не сможет обуздать партизан.