Книга Горький без грима. Тайна смерти - Вадим Баранов

В глазах буржуазной интеллигенции Горький выглядел абсолютно «красным», другом Ленина. Когда ожидалось, что Юденич вот-вот возьмет Петроград, на квартиру Горького во множестве стали поступать письма, точнее, почтовые конверты, заключавшие в себе только одно: веревочку, свернутую в виде петли. Однако знакомым «буревестник революции» сплошь и рядом говорил про большевиков «они». Ну а про хлопоты за арестованных интеллигентов и говорить не приходится — он вел за них непрекращающуюся войну с Советами. Потому вовсе не исключено, что Мария Игнатьевна получила предложение стать своим человеком в доме на Кронверкском от ЧК, чтоб поставлять необходимую информацию еще тогда. Нужда в такой информации обострилась, когда в конце 1921 года рассерженный Горький уехал за границу, где в 1922 году выступил против судебного процесса над эсерами, затеянного в Москве. Тогда-то, в 1922-м, на него завели «досье» на Лубянке.

Живя в доме Горького в Италии на правах формально — секретаря, а фактически жены, Мария Игнатьевна, как пишет Берберова, периодически надолго уезжала «в Эстонию, к детям», хотя ее видели совсем не там, где ей полагалось быть… В Сорренто могли получить письмо с таллинским почтовым штемпелем, хотя в момент его отправления Мария Игнатьевна находилась в Берлине…

…Как бы ни вел себя Горький, Ленин не мыслил, что он уедет за границу навсегда. И Горький вряд ли стремился к этому. Уже в некоторых его частных письмах 1924 года содержатся признания о намерении вернуться домой в самое ближайшее время.

Так или иначе иметь представление об умонастроении Горького, о круге его общения властям было необходимо. Кто мог поставлять такую информацию? В условиях заграницы только человек из ближайшего окружения писателя. Перебирая всех домочадцев Горького, приходишь к выводу, что таким агентом могла стать лишь Мария Игнатьевна.

Впрочем, знать как можно больше о строптивом сочинителе кое-кто хотел и раньше, до его отъезда из Петрограда. И не только из чисто политических соображений. К этой цели стремился лютый враг Горького Григорий Зиновьев, полновластный хозяин северной столицы, учинивший однажды даже обыск в квартире на Кронверкском, в которой всегда находило приют много самого разнообразного люда, включая, например, члена императорской фамилии великого князя Гавриила Константиновича Романова.

Мог ли простить Зиновьев Горькому его независимость, гневные выпады против него, Зиновьева, а в его лице, разумеется, против советской власти, вызывающей, по мнению этого самого Алексея Максимовича, всеобщее презрение за ее отношение к «интеллигенции». И даже якобы за ее трусость! Вот уж в чем никогда нельзя было обвинить советскую власть, потому что этого никогда не могло быть в принципе!

Принудить к сотрудничеству такого человека, как Мария Игнатьевна, органам ЧК не стоило ни гроша после истории с Локкартом (обо всем Зиновьев знал детально). Мура оказалась, что называется, «на крючке». Иногда уже в ту пору она выполняла задания большевистского руководства официально. Например, работая с Уэллсом в качестве переводчицы во время его приезда из Англии (благо Мура уже стала к этому времени одной из обитательниц многокомнатной горьковской квартиры).

Нужно быть очень наивным, чтобы думать, что к «большевику» Горькому в Италии не проявляла интереса разведка Муссолини. В 1926 году выяснилось, что поступивший к Горькому на службу поваром его знакомый еще по Капри синьор Катальдо (кто бы мог подумать!) окажется сотрудником фашистской полиции, следившим в первую очередь за Горьким и Мурой. А может быть, и наоборот… Естественно, от услуг человека, готовившего, помимо основных, еще и какие-то тайные «блюда», пришлось отказаться.

Когда Мария Игнатьевна уезжала «в Эстонию, к детям», ее маршруты и намерения безусловно интересовали власть, вызывая определенного рода подозрения. Во всяком случае, обыск в комнате Будберг в соррентском доме Горького был не случаен. Произошло это 17 сентября 1925 года. Естественно, ничего не подозревавший Горький был возмущен, направил телеграмму самому Муссолини с категорическим требованием пресечь такого рода провокации, в противном случае он угрожал покинуть Италию. Дуче ничего не оставалось, как принести великому писателю свои извинения. Тем более что при обыске не обнаружили ничего такого, что бы очень уж заинтересовало власть. Если Марии Игнатьевне Москвой и было поручено собирать какую-то информацию, то не о каких-либо «секретных объектах». Для Сталина самым главным объектом был Горький.

Впрочем, из «Железной женщины» мы узнаем, что история с обыском имела свои последствия. «Ее очередная поездка в Эстонию была прервана ее арестом: в Бреннере, на границе Италии и Австрии, ее арестовали. Она была выведена под стражей из вагона поезда, вещи ее были перерыты; ее продержали несколько часов после личного обыска в здании станции. Когда ее отпустили, многие бумаги ей возвращены не были. Кроме Горького и домашних, она никому в Сорренто не сказала об этом. Горький был в ярости и немедленно протелефонировал Керженцеву (посол СССР в Италии. — В.Б.) в Рим, но на этот раз не было принесено извинений и не было дано объяснений. И посол оставил просьбу Горького без последствий».

Когда Алексей Максимович заболел, Будберг прилетела из Лондона мгновенно. От кого и как узнала она о болезни Горького? Говорят, ее вызвали члены семьи. Кто именно? Первая жена Е. Пешкова, с которой он расстался более тридцати лет назад, но продолжал сохранять теплые дружеские отношения? Вряд ли. Сына к этому времени уже не было в живых. Его жена Тимоша? Тоже сомнительно. А главное, было ли получено согласие на то Алексея Максимовича? Тоже весьма сомнительно, если вспомнить свидетельство Чертковой о разрыве с ней в Крыму и нежелании Горького даже ответить на телефонный звонок… Уж не малолетние ли внучки, старшей из которых стукнуло 9 лет?

Далее. Как было получено разрешение английских властей на поездку? Обычно это не такое уж простое дело, и решение вопроса порой отнимает недели и даже месяцы. К тому же с Лондоном авиасвязь была тогда ограниченной, и Берберова даже саркастически усмехается по этому поводу, считая прилет невероятным…

Между тем «баронесса» была весьма заинтересована в скорейшем приезде, т. к. добивалась оформления документа на право получения гонорара за зарубежные издания писателя. Но может быть, существовал кто-то, кто больше родственников был заинтересован в ее появлении? Нельзя не согласиться с В. Бараховым, который пишет: «Беспрепятственные поездки Будберг наводят на мысль о покровительстве тех, кто больше всего был озабочен изоляцией писателя»… Но уже давно известно, кто в такой изоляции был заинтересован больше всех и по чьему высочайшему распоряжению осуществлялась она, превращая дом в «золотую клетку»!

Болезнь между тем, как и в самом начале, продолжала развиваться конвульсивно, и ее максимальные перепады порождали у окружающих то проблески радостной надежды, то тягостное ожидание худшего и отчаяние.

Еще раз вспомним слова врача Кончаловского, который констатирует: «За два дня до смерти Горький почувствовал значительное облегчение. Появилась обманчивая надежда, что и на этот раз его могучий организм справится с недугом…»

В воспоминаниях Будберг, записанных сразу после смерти Горького А. Тихоновым от третьего лица, читаем: «16-го чувствовал себя хорошо, спросил М И: „Ну, кажется, на этот раз мы с вами выиграли битву?“ — „Выиграли“, — отвечала М И. Умылся, попросил есть, ел с аппетитом и просил прибавить еды, но Липа (Черткова. — В.Б.) сказала: „Нельзя сразу так много есть“»[69].