Книга Возвращение Амура - Станислав Федотов

«Я нашел здесь весь народ под влиянием и в руках богатых торговцев, промышленников и откупщиков, – писал он, – а всех чиновников, почти без исключения, на содержании и в услугах тех же богатых людей, …а в столице редкий департамент не вооружен против настоящего управления Восточной Сибирью. …Богатый же класс этот вовсе не имеет чувств той преданности Государю и Отечеству, которые внутри империи всасываются с молоком, – он ко всему равнодушен, кроме своих выгод, и, за немногими только исключениями, нет почти и надежды возбудить в них те высокие чувства, которыми гордится и славится всякий русский; а между тем они не только не лишены свойственного русским смысла и предприимчивости, но и превосходят в этом жителей внутренних губерний, что весьма естественно по самому роду их занятий для получения своих выгод на здешних огромных и диких пространствах. Этот смысл и эта предприимчивость указывает им ясно, что настоящий исток сибирских произведений, что все будущее благоденствие Восточной Сибири заключается в верном и удобном сообщении с Восточным океаном… И вот в последние годы возникло не безосновательное предположение, что англичане займут устье Амура… Если бы вместо английской крепости стала в устье Амура русская крепость, равно как и в Петропавловском порте на Камчатке, и между ними ходила флотилия, – то этими небольшими средствами на вечные времена было бы обеспечено для России владение Сибирью и всеми неисчерпаемыми ее богатствами…»

Император вспомнил это место в обширном рапорте, удивился, что так хорошо оно врезалось в память – должно быть, из-за легкости, почти литературности, языка, отчего чтение докладов Муравьева доставляло еще и удовольствие (Николай Павлович питал слабость к хорошему стилю), – и повторил:

– Чушь и верхоглядство! Нессельроде представил мне записку Вронченко о том, что кяхтинских купцов кто-то там известил о неудовольствии китайского правительства. Чем же оно, спрашивается, недовольно? А тем, что Муравьев собирается сплавлять по Амуру снаряжение и продовольствие для Камчатки. Наш Амурский комитет только-только начал работу, никакого конкретного решения не принял, а они уже все знают и уже недовольны! Теперь вы приходите с письмом, где одна сплошная нелепица. Сговорились, что ли?

– На первый взгляд, государь, что-то может показаться нелепицей, но это просто звенья одной цепи. Не секрет, что в Сибири немало людей, желающих отделения ее от России, подобно тому, как североамериканские штаты отделились от Англии…

Николай Павлович невольно взглянул еще на одну из бумаг на столе. Это была копия письма Муравьева своему брату Валериану. Из того же Третьего отделения. «Жаль мне будет Восточной Сибири, – писал генерал-губернатор. – Жаль великой ее будущности, которая уничтожается петербургскими интригами, потомство проклянет их, и в том числе и милых друзей моих. (Император заподозрил, что под «милыми друзьями» Муравьев подразумевает прямо противоположное, подтверждением чему был сидящий перед ним военный министр.) Жаль мне Государя, которого так дерзко обманывают, как я вижу по делам. Возрождение Сибири довершило бы славу его великого царствования, но приближенным его это не нужно, им нужны деньги, деньги, деньги. Им не нужно, чтоб кто-нибудь мимо их что-нибудь сделал; я не гожусь для них ни в том, ни в другом отношении… Поездку в Камчатку, – продолжал в письме Муравьев, – я считаю у себя на совести, то есть ни за что не хотел бы оставить край, не побывавши там как для пользы службы, так и лично для себя, – страна эта будет со временем много значить для великой России, и где бы я ни был, я буду уже судить о ней и знать ее как очевидец, поверивший на месте все те многочисленные сведения, которые я об ней уже имею на бумаге и на словах».

М-да, подумал император, сравнивая письма Горчакова и Муравьева: два сибирских генерал-губернатора, оба – заслуженные воины, ветераны Кавказа, во всех смыслах коллеги и, можно сказать, соседи, а какая разница в широте и глубине государственного ума. Как все-таки права была Елена, когда рекомендовала мне своего камер-пажа! Потрясающая женщина!..

Мысли его потекли совсем в другую сторону, правда, он отвлекся всего на какую-то долю секунды, но вернулся к словам Чернышева с некоторым усилием.

– …а мне писали офицеры из Иркутска, – как можно убедительнее говорил министр, – что генерал Муравьев весьма симпатизирует американцам и одобрительно отзывается об их предприимчивости…

– Мне тоже нравится предприимчивость американцев, и что из этого следует? – язвительно спросил император.

Чернышев смутился, но тут же выправился:

– Муравьев – не самодержец всея Руси.

– И не должен сметь свое суждение иметь? – Не дожидаясь ответа, самодержец хлопнул ладонью по столу: – Короче, Чернышев, чего ты хочешь?

Переход от уважительного тона к повелительному был столь резок, что светлейший князь испугался и с внутренней дрожью произнес:

– Мне кажется, государь, необходимо учредить комитет для обсуждения вопроса о возможности отложения Сибири от России.

– Мы только что учредили Амурский комитет, членом которого являешься и ты, – жестко сказал император. – Вот там и обсуждайте, если нет ничего более насущного. – Он надписал на уголке письма Горчакова «Будем иметь в виду по приезде генерала Муравьева» и вернул его Чернышеву. – Меня больше заботит война в Венгрии. Наша помощь австрийскому императору против мятежников явно недостаточна, а наша армия к походу еще не готова. Займись этим как следует, чтобы не позже, чем весной, Паскевич смог выступить против армии Юзефа Бема. Ступай!

Однако, отправив Чернышева, как говорится, восвояси, Николай Павлович задумался. Отдавать Муравьева на растерзание недругам ни в коем случае нельзя: таких вельмож (он усмехнулся: какой там из Муравьева вельможа – только лишь по статусу!) в империи, кто ставит служение Отечеству превыше всего, – раз, два и обчелся. С другой стороны, не считаться с мнением главных министров – тоже нехорошо: сам их назначил, и сам же ими пренебрегаешь. Впрочем, пусть разбираются в Амурском комитете, у них там сил как раз поровну: Нессельроде и Чернышев – противники Муравьева, Перовский и Меншиков – сторонники, а Берг и цесаревич Александр – для баланса. Решения свои все едино принесут для утверждения к нему, императору.

Николай Павлович поморщился, вспомнив, что только недавно подписал инструкции по исследованию устья Амура для капитана, за которого постоянно ратует Муравьев. Невельской. Тоже из породы радетелей за Отечество. Ушел с теплого местечка наставника царского сына, отказался от назначения капитаном красавца-фрегата «Паллада» – и все ради почти кругосветного похода на маленьком транспорте к неведомой реке Амур. А утвержденная инструкция ему – по голове, по рукам! Не заходи в Амур, не беспокой китайцев! Походи по левому берегу, пообщайся с местными гиляками, можешь даже поторговать, а больше – ни-ни! Господи, как не хотелось скреплять своей подписью этот выкидыш Нессельроде – истинные нессельроды! – как не хотелось связывать руки Муравьеву, а особенно Невельскому, но – надо потерпеть: еще рано. Пока – рано! Не созрел Китай для того, чтобы уступить России: вот прижмут его покрепче Англия и Франция – тогда будет другой разговор. А с теми разбойниками схватываться сейчас – себе дороже.