Книга Дом на городской окраине - Карел Полачек

— Молодой пан, — разъярился бухгалтер, — может лечь хоть на меже в поле.

— Это другое дело. Впрочем, как я заметил, он уже нашел себе девушку. О сне и не вспомнит. Оххо! Кхе-кхе! У молодости свои права… Оххо! Оххо!.. И мы были такими… Желаю спокойной ночи…

И удалился, заходясь удушливым кашлем.

Старуха разделась, улеглась в постель. Михелуп повалился на диван и завернулся в какую-то попону. Но только лег, как заметил, что комната вокруг него вращается. Поначалу медленно, потом все быстрее и быстрее. Он пытался приостановить вращение. Комната на минутку послушалась, но потом начала вращаться в обратном направлении. Бабушка, казалось, этого не замечала — едва успев лечь, она преспокойно уснула, и теперь издавала носом два звука: один — бурчащий, другой — резкий, писклявый.

Музыка в зале без устали наяривала свои «м-цадра, м-тадра, шрум-шрум и тай-рай-рай», а распаренные вином и пивом глотки уныло тянули: «Звездочки, звездочки, зря вы сияете, милый мой сердится, а вы не знаете…» Из залы доносился топот ног, визг и пронзительное звяканье ударных инструментов.

В отчаянии Михелуп обернул голову попоной, только бы не слышать этого воя. Он делал попытки уснуть, но горбатый диван впивался в спину, а невидимые насекомые лихо шли в атаку, выискивая на его теле самые чувствительные места. Столетняя вонь раздражал ноздри, шум в зале не стихал. Весь трактир дергался, вскидывал руки, тряс боками, громко топал и взвизгивал от восторга. Несчастный бухгалтер мечтал, чтобы этот беспокойный трактир провалился в тартарары. Ему почудилось, будто он вдруг оказался в грязном бурлящем потоке. Мучила жажда, голова казалась наполненной какой-то кошмарной слизью. Он сбросил попону и воспаленными глазами стал вглядываться во тьму. Комната еще несколько раз покачнулась и остановилась. Зато на стенах появились огненные надписи. Бухгалтер читал:

Учащийся Индрижик Пох, гуляш 6 кр.

Бабушка Флора Брумлик, гуляш 6 кр.

Учащийся, порция копченой колбасы 3,50 кр.

То же бабушка Флора Брумлик 3,50 кр.

— Учащийся, эментальский сыр 3 кр.

— То же бабушка Флора Брумлик 3 кр.

Появлялись новые надписи. Огненные цифры танцевали. Михелуп лихорадочно подсчитывал итог. Только успел подсчитать стоимость зельца, пива и дебреценского жаркого, как уже подоспела бабушка с рюмкой рому, бокалом вина и тарелкой мясных закусок. Цифры выскакивали как на электрической счетной машинке. Михелуп все считал и считал… столбцы вырастали до гигантских размеров. Взмахом руки он пытался стереть пылающий столбец. Цифры сбежались в угол, рассыпая огненные хвосты искр.

А бабушка спокойно дремлет, издавая носом два звука: один — бурчащий, другой — резкий, писклявый. Зала внизу гудит свои «мцадра, тидлюм-тайдлюм, грум-грум, м-тата, м-тата». Чей-то голос дико заверещал: «Трактирщик! Он хочет меня убить!» Слышен свистящий ответ: «Подай-ка мне кнут. Оххо! Уж, я вас сейчас помирю». Потом грохот поваленного стола и отчаянный вопль. Лихие насекомые непрестанно атакуют тело бухгалтера. Тем не менее Михелуп погружается в вязкое беспамятство, в некое подобие сна. Стены комнаты расступаются, через щелку протискивается мотоцикл. Он похож на молодого бычка, полного скрытой враждебной силы. Его трубки, поршни, шестерки поблескивают еле приметной зловещей улыбкой, точно он хочет что-то сказать бухгалтеру.

— Чего тебе? — спрашивает Михелуп.

Мотоцикл не отвечает.

— Я тебя спрашиваю, что ты здесь потерял? — повышает голос Михелуп.

Мотоцикл молчит.

— Сколько раз тебя спрашивать? — возмущается бухгалтер. — Что ты стоишь столбом? Скажи хоть что-нибудь. Твой хозяин желает с тобой говорить.

— Вы мне не хозяин, — ухмыляется Мотоцикл.

— Что, что ты сказал, бесстыжий?

— Сказал, что вы мне не хозяин.

— Как же так не хозяин? Разве не я тебя купил? Ты мое имущество.

— А хоть и купил, все равно вы мне не хозяин…

— Ого! Экая чепуха! Купил я тебя или нет? Я плачу за твой гараж. Кормлю тебя бензином. Покупаю машинное масло. Плачу за тебя налоги, страховку…

— И все равно вы мне не хозяин, — упрямо твердит Мотоцикл.

Михелуп застонал.

— Ну, знаешь, это уже переходит всяческие границы. За все мои расходы я еще должен выслушивать дерзости?! Ты не захотел дремать в прихожей? Ладно. Будь по-твоему, я нанял гараж. Ты хотел ездить? Я нанял шофера. Чего тебе еще не хватает? Зачем ты меня преследуешь? Что я тебе сделал?

— Вы мне не хозяин, потому что вы из рода Медленноходящих. Имеет ли право подобный человек вступать в союз со взрывчатой энергией? Не имеет. Он ползучая тварь, которая кормится пылью дорог. Медленноходящий не может стать властелином времени и покорителем пространств. Ни одна уважающая себя машина не станет слушаться Медленноходящего.

— Я тебе… я тебе дам… какая дерзость! — в ярости кричит Михелуп. — Ты еще ответишь за свои слова!

— А что вы мне сделаете? — вызывающе спрашивает Мотоцикл.

— Я заткну твою бесстыжую глотку. Я тебя вдребезги разобью!

— О, это уже что-то новенькое! Только так вы и сможете проявить свою власть надо мной. Живым вы меня не возьмете, зато мои мертвые детали могут стать украшением вашего салона. Я превращусь в вещь, в приобретенный по дешевке товар, в предмет, с которым связаны воспоминания. Вы сможете всем меня показывать, и гости не будут скупиться на слова восхищения.

Мотоцикл сотрясается угрюмым смехом. Рассвирепев, Михелуп вскочил, собираясь как следует его наказать. Но мотоцикл исчезает со словами:

— Нижайший поклон. До свидания, пан бухгалтер…

Кажется, из трактира кого-то выставили; с улицы доносится неистовый крик:

— Сожгу! Всех перебью! Вы еще меня узнаете!

Звон стекла, быстрый топот, жалобное восклицание:

— Он пырнул меня ножом! Полиция!

— Оххо! — с присвистом откликается трактирщик. — Где ты, хулиган? Сейчас я тебя в клочья разору!

А музыка без устали наяривает свое «м-цадра, м-тадра, шрум-грум, трам-тарам, тидли-тидли, тай-рай-рай…»

Приподнявшись, бухгалтер прислушивается к беспокойному биению сердца и испуганно стонет: «Как я сюда попал? В какой притон меня занесло? Здесь убийцы! Помогите!»

Бабушка спокойно спит, и ее нос издает то бурчащие, то писклявые звуки.

«Хорошо ей тут спится, — с ненавистью думает бухгалтер. — А нас тем временем могут перебить. И я никого не дозовусь…»

Музыка в последний раз взвизгнула и умолкла. И сразу же послышалось громкое буханье, внизу все сотрясалось: это трактирщик и половой громоздили один на другой столики. Праздник ветеранов окончился.

Окна побледнели, в комнату вползало молочно-белое утро. Лихие насекомые, оставив бухгалтера в покое, расползлись по щелям. И вдруг, точно по команде, птицы в саду подняли оглушительный писк и щебет, как будто слетелись для бурных дебатов.