Книга Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Начальник штаба, ты меня что, воодушевляешь?

– Хотя бы и так. Кто и где видел войны без потерь? Жаль парня, но как бы мы ни сопереживали, то, что случилось, обыденно. Все мы – обыкновенные чернорабочие.

– Ты так думаешь?

– Тут и думать долго не надо.

– Хорошо рассуждаешь. – Усачев посмотрел исподлобья на начальника штаба и саркастически усмехнулся: – Но на самом деле, мы – ассенизаторы. И с нами не только не считаются, а еще и нос воротят. У нас выпить что-нибудь есть?

– У зампотеха всегда найдется.

– Давай по пятьдесят.

– Я пас, командир.

– Ну да, ты белый воротничок, спортсмен-разрядник. Тебе самогон нельзя, ты бережешь свой нравственный уровень. А я – ассенизатор, мне – можно. И – нужно. Понял? Зови зампотеха, Петрович меня понимает. Во всяком случае не задает лишних вопросов и не учит жить.

– Командир, давай без обид.

– Ладно, так и быть, какие уж тут обиды.

Петрович ввалился в помещение, и в нем сразу стало тесно. Это было не только физическое ощущение, а что-то еще, как будто он заполнял собой, своим духом все пространство от пола до потолка и вносил в него умиротворение и уют.

– Васильч, надо все принимать таким, как оно есть. Так проще.

– Я пытался.

– Нет, не пытался. Это надо не кому-то со стороны, а тебе самому. Мир – дерьмо, и ничего тут не изменишь. Вон, моя техника, БМП, тягачи, в грязи по самую башню – уже не отмоешь, фальшборта рваные, аккумуляторы – половина разбита. «Газоны» из минометной батареи, будь они неладны, тем вообще место на свалке. Но как я их люблю. А ведь я танкист по образованию, сначала тосковал по танкам, по настоящей технике, а теперь привык и к этому хозяйству. Плюнь ты на все.

– Я и плюнул.

– Эт, в каком смысле?

– В прямом.

– Нет, в прямом – нельзя. Я имею в виду, возлюби себя, ну и ближнего своего. Хоть мир – дерьмо, но не враг же, с ним, то есть в нем, еще жить и жить. Вот так-то. Ну, давай по маленькой.

Вкусно хрюкнув и чуть сморщившись, Петрович опрокинул кружку.

– Вот так-то, а жить, оказывается, можно.

– Хорошо пошла? – Савельев сочувственно усмехнулся.

– А то! Ты-то все энтим голландским лимонадом разминаешься, думаешь, проку в газах много. А это натуральный продукт.

За дверью штаба батальона раздался шум. Коротко стукнув для приличия, в дверь влетел Чернецкий.

– Разрешите, товарищ подполковник!

– Ну?

– Минометный обстрел! Разрывы в районе шестой роты, штаба полка и санчасти.

Командир шестой роты на связь вышел.

– Начальника связи сюда, давай, действуй! Начальник штаба, батальону занять позиции и укрытия по боевому расчету, огонь не открывать, стоять на дежурном приеме! Петрович, а ты давай к своим и присмотри за этими охламонами из хозвзвода.

– Есть, товарищ подполковник. – Зампотех, шумно дыша, почти скатился по глинобитным ступеням штабного крыльца и привычно засеменил вниз по тропинке, к парку боевых машин батальона.

Над его головой прошелестела мина, и где-то в стороне, за голыми деревьями раздался негромкий хлопок разрыва. Зампотех инстинктивно присел, и теперь уже с другой стороны в стену штабного дувала, из которого он только что вышел, воткнулось несколько тяжелых пуль ДШК. «Ну, ни хрена себе, сходил за спичками. – Пригнувшись, он добрался до большой чинары, залег среди ее узловатых корней. – …Присмотри за охламонами… Ага… Кто бы еще за мной присмотрел».

– Товарищ подполковник, старший лейтенант Мамаев…

– Связь с «962»-м есть?

– Да, он уже выходил на связь. Приказал огонь не открывать, ждать указаний. Я подтвердил прием. Товарищ подполковник, «Дрозд» на связи.

– Слушаю тебя, «Дрозд».

– Разрешите двумя орудиями поработать по хребту выше десятого поста.

В это время еще одна длинная очередь прошла над головой зампотеха, полоснула по стене штаба, по крыльцу, задела край оконной рамы, разбив стекло. Савельев, Мамаев, усыпанные мелкими брызгами битых стекол, отскочили к противоположной стене, присели, Усачев слетел со стула в обнимку с радиостанцией, во дворе закричал раненый солдат.

– Разрешите открыть огонь…

– «Дрозд», наблюдай в своем секторе. Бьет ДШК, – сухой гортанью прохрипел комбат, – жди указаний.

Пулемет стрелять перестал, за дело взялись БМП шестой роты, зампотех это слышал и спокойно встал из-за чинары. На подходе к парку он увидел место, где разорвалась мина, рядом с воронкой лежал раненый боец из минометной батареи, а вокруг него собрался почти весь хозяйственный взвод.

– Что столпились? Это вам не цирк! Всем – в укрытие! Раненого – в укры… – Зампотех не договорил, в трех-четырех метрах от солдат разорвалась еще одна мина, всех смело ударной волной и осколками. – Это не охламоны, это – стадо баранов! – в бессильной ярости закричал зампотех, схватил подвернувшегося под руку бойца, у которого соплей было больше, чем ссадин. – Марш в санчасть! Доктора сюда – срочно! Бегом! Мать твою…

Минометный налет кончился. Как всегда, короткий, неожиданный, злой, на этот раз он стоил полку одиннадцати раненых, десять из которых пришлось на второй батальон. Одиннадцатой стала Надя – полковая маркитантка. Усачев стоял у разбитого окна и сквозь ветви еще голых деревьев смотрел вслед своим раненым, которых все по той же тропе уносили в сторону санчасти на носилках.

– Опять по шестой роте ударили. Как обстрел, так им обязательно достается. «Духи» определенно пристрелялись.

– Им не просто достается, похоже, что с них всегда начинают, – добавил начальник штаба. – Рядом с казармой шестой роты лежит огромный валун. Я думаю, что они его используют как ориентир и первую пристрелочную мину отправляют по нему, а потом разбрасывают остальные мины по всему полку, как придется.

– Резонно. А если так, то им и дальше будет доставаться при каждом обстреле.

– Тут никому мало не покажется, только есть одна маленькая деталь. – Савельев хитро прищурился. – Сколько было обстрелов, сколько мин разорвалось, одна даже в крышу казармы угодила, а в роте ни одного раненого.

– Везение.

– Вот бы всем так везло.

– Знаю, любишь ты шестую, свою бывшую.

– Это не важно. – Савельева вдруг передернуло, он вспомнил, как в декабре направил эту роту по голому полю под огонь снайпера, как ротный не хотел выполнять приказ. – Важно, чтобы во всем существовал порядок. Там, где есть организация службы, меньше потерь. Не верю я ни в везение, ни в случайность.

* * *

– Весна – это призрачный образ надежды.

– Почему «призрачный»? Нереальный, что ли? Я думаю, что все наши надежды реальны, как плоть и кровь.