Книга Harmonia caelestis - Петер Эстерхази

Прабабушка Шварценберг ходила с палкой: еще в молодости, когда она проезжала через ручей, бричка перевернулась и колено ее угодило в спицы колеса. Тогдашние врачи с травмой сделать ничего не могли. Прабабушка, можно сказать, страдала «хронической травмой колена». После несчастного случая она стала ездить на паре пони и в легкой коляске, но сидела всегда впереди, а за ней возвышался Тубик. (В сороковых годах соответственно: автомобиль, водитель.) Тубик был малый не слабый, но долговязый, что важно с той точки зрения, что прабабушка гоняла как бешеная и коляска часто переворачивалась; поднять коляску для Тубика не представляло труда, сложнее было с прабабушкой — роста она была, так сказать, гвардейского (кстати, брат ее служил в Венской гвардии); я помню, в ссылке прабабушка, вся в черном, по-гвардейски огромная, сидела под навесом деревенского дома как некая страшная королева-мать… Словом, Тубик, перевернув коляску, выпрягал одного пони и отправлялся за подмогой.

Прабабушка была почетным пожарником, однажды она заметила, как на краю деревни загорелся дом, и эта «почетность» настолько охватила все ее существо, что она в еще более головокружительном, чем обычно, темпе помчалась к пожарным, выпрыгнула (точней, с трудом выбралась) из коляски и, как положено, доложила им о пожаре.

— Извольте присесть, ваша светлость!

— Nix светлость, Feuer[101]! — Эту фразу потом с удовольствием поминали и мы, и пожарные.

88

Монотонность суровой провинциальной жизни нарушали регулярные выезды на охоту. Сезон начинался в сентябре с лосиного гона. Но мальчишкам давали ружья, стрелявшие пулями, только с восемнадцатилетнего возраста, а на мелкую дичь, зайцев, фазанов, бекасов они могли охотиться и раньше (с дробовиками, скажу для непосвященных). Иногда дедушка брал с собой на охоту Карлу («Ты была его любимицей?» — «Можно сказать».); опаздывать нельзя было ни на секунду, и, если она задерживалась, он оставлял ее дома без малейших колебаний. С тех пор Карла (якобы) пунктуальна. На лосиный гон легендарными по своей лапидарности открытками дедушка приглашал гостей: «Во вторник стреляем сохатых. М.»

Этот лосиный гон остался единственной барской привычкой нашего отца. Каждый год в сентябре он отправлялся в лес (но не стрелять, только слушать). Нам это представлялось необычно таинственным — отец словно бы исчезал в загадочном неизвестном мире. Он надевал зелено-коричневую одежду, тяжелые ботинки, серые чулки, брал с собой вещмешок (он же рюкзак). Все это походило на маскарад, точнее, на маскировку. Наш король Матяш инкогнито отправлялся в народ. Мамочка молча помогала ему собираться. Подготовка начиналась за несколько дней, Папочка с веселым видом возился с вещами, кульминацией же была имитация лосиного рева. Вот было настоящее чудо! Происходило оно иногда в комнате, а иногда мы все выходили в сад. Наш отец раструбом прикладывал руки ко рту и издавал оглушительный торжествующий рев.

Мы, все трое, были поражены. И страшно гордились тем, что отец наш — такой огромный и замечательный зверь. Мы даже прятались, чтобы не спугнуть его. Лось — животное очень чуткое и пугливое. Если нас тоже считать сохатыми, то в саду сложилось идеальное соотношение между лосихами и лосями (3:1 в пользу самцов). Младшая сестренка, хрупкая только с виду, скорее похожа на кабана, который ломит вперед, не разбирая дороги.

— Папочка, — спрашивает она, — а можно мы вас подстрелим? — Наш отец умолкает. Не ревет, не вопит, не орет. — Ну можно?

— Нет. Пожалуй, нельзя. Не стреляйте в меня. — На этом сезон лосиного гона для нас заканчивался, и нам с братом оставалось только как следует отлупить сестренку.

Между прочим, охота на лосей была возобновлена только после 1925 года, потому что в смутное послевоенное время почти все поголовье было уничтожено отчасти возвращавшимися с фронта солдатами, отчасти — голодающим населением. Кабанам повезло больше, их сохранилось достаточно много, и с октября по февраль охота на них не прекращалась.

Дедушка приглашал только первоклассных охотников и терпеть не мог разного рода болтунов и Мюнхгаузенов. Это с ним приключилась следующая история: он получил приглашение в Пуставач (к герцогу Филиппу-Йозиасу Саксен-Кобург-Готскому, на мелкую дичь), и накануне охоты вся компания собралась в замке герцога; слово взял какой-то балканский дипломат, который, не зная, видимо, что собравшиеся — сплошь заядлые, опытные охотники, стал на ломаном немецком языке громко хвастать о своих охотничьих подвигах.

— Светлейший, я быть прекрасный охотник! Один раз там были много утки, я за вечер застрелил пятьсот, и все селезни, наседок я не стрелять! Светлейший завтра увидеть… я из двух «браунингов» сто фазанов справа убью и сто фазанов слева… если только их столько быть!

Рядом с дедом стоял Геза Немешкери-Киш, знаменитый на всю страну охотник; бедняга аж скрючился, словно в судорогах, — настолько больно и невыносимо было слушать ему эту галиматью. Растроганный дедушка положил руку ему на плечо, чувствуя, как близок ему этот человек. Его брат, дядя Шани Немешкери-Киш однажды подарил нам рогатку, сделанную им собственноручно из черешневого дерева, с аккуратно вырезанной кожанкой, настоящий шедевр в своем роде. Чтобы взрослый человек сделал рогатку — это мы оценили. И стреляли из нее по тополям, птицам, по сидящим на проводах воробьям, а однажды вслепую и, как выяснилось, весьма необдуманно пульнули чем-то на соседний с нашим домом заводской двор и, видно, «попали в яблочко». Заводская охрана обыскала все окружающие дома. Мы в это время были в школе, а наша мать героически защищала нашу ни в чем неповинность (то есть лгала). Возможно, она делала это из уважения к шедевральной рогатке, изготовленной дядей Шани.

— Светлейший, — заговорил вдруг мой дедушка, — разреши и мне рассказать об одном интересном охотничьем приключении, которое случилось со мной в Карпатах.

— Мы все внимание.

С невероятно серьезным видом дедушка начал рассказывать. Пожалуй, за исключением парламентских выступлений, он годами не говорил так подолгу.

— Однажды, как обычно, без сопровождения я бродил по непроходимым карпатским дебрям. В одном месте дорогу мне преградил глубокий скалистый обрыв с быстрым горным потоком в расселине. Мостов в тех диких местах, понятное дело, нету, но, пройдя по краю обрыва, я заметил упавший кедр, ствол которого как раз перекрыл расселину. Что было делать? Решил я использовать этот старый кедр вместо моста. Разрядил ружье, закинул его за плечо и осторожно ступил на комель дерева. И добрался почти уж до середины, как, к величайшему ужасу своему, замечаю, что из зарослей на противоположной стороне обрыва выходит громадный медведь и направляется мне навстречу по тому же кедру, по которому я собираюсь преодолеть этот весьма глубокий, к слову, овраг…

Гости слушали как завороженные, особенно балканский герой, забывший даже о своем рислинге.

— Представьте же, господа, мое положение… с разряженным ружьем за спиной! Другого выбора не было, пришлось повернуть назад. Но стоило мне повернуться, хотя и это было непросто, ведь я же не в цирке родился… и что я вижу?