Книга Дар волка - Энн Райс

Поразительно и чудесно было осознать, что этот человек бессмертен. Но Ройбен уже давно заподозрил это. Теперь же его поразили лишь временные сроки. Как же тайна, тайна того, что эти существа бессмертны? Похоже, она уже не была тайной для Ройбена, он чувствовал ее, плотью и кровью, наполненными Хризмой. Нечто, чего он еще не мог осознать полностью, но и отринуть уже не мог. Еще до того, как Хризма вошла в его жилы, когда он впервые увидел фотографию почтенных джентльменов в библиотеке, он почувствовал знание не от мира сего, что связывало их вместе.

Стюарт не сводил глаз с Маргона, оглядывая лицо, фигуру, руки, лежащие на столе. Будто пожирая его глазами, до мельчайших деталей.

«Что же они скажут тебе? — подумал Ройбен. — Что так мало в нас изменилось за тысячи лет; что человек, родившийся так давно, может свободно ходить по улицам и никто не обратит на него внимания? Разве что на его необычную манеру держаться и едва уловимое выражение мудрости веков на лице? Он впечатляющий человек, но почему? Обходительный и совершенно непоколебимый в то же самое время».

— Расскажите нам о том, что произошло, — мягко, как только мог, сказал Стюарт. — Почему вы были изгнаны? Что такого вы сделали?

— Отказался поклоняться богам, — ответил Маргон полушепотом, глядя прямо перед собой. — Отказался совершать жертвоприношения в храме божествам, высеченным из камня. Отказался петь гимны под монотонный стук барабанов, гимны о женитьбе бога и богини, которой никогда не было, которых никогда не существовало. Отказался говорить людям, что если они не будут поклоняться и приносить жертвы, если не будут гнуть спины на полях и копать каналы, орошающие поля, то боги положат конец этому миру. Маргон Безбожник отказался лгать.

Он заговорил немного громче.

— Нет, мне совсем не трудно вспоминать, — сказал он. — Но я уже очень давно перестал ощущать эти воспоминания своими, эмоционально, нутром.

— А почему же они вас не казнили? — спросил Стюарт.

— Они не могли, — тихо ответил Маргон, поглядев на него. — Я был их богоданным царем.

Стюарт просто расцвел, услышав это. И не мог сдержать возбуждения.

«Как просто оказалось, — подумал Ройбен. — Стюарт задает один за другим все те вопросы, ответы на которые хочу знать я, да и, наверное, Лаура. Действительно, в результате мы слышим настоящее откровение, так что же делать?»

Внезапно он будто ощутил кожей палящее солнце в иракской пустыне. Увидел пыльные траншеи и ямы раскопок, на которых он работал. Увидел таблички, древние таблички с клинописью, драгоценные таблички, часть которых была разложена на столе в тайной комнате.

Этот крохотный фрагмент знания настолько воодушевил его, что он уже был готов уйти мыслями в сторону и размышлять очень долго. Будто прочел великолепную фразу в книге и потерял способность читать дальше, ошеломленный открывшимися перспективами.

Маргон взял стакан с водой и отпил. Аккуратно поставил на стол, глядя на пузырьки газа, будто завороженный, на игру света в хрустальном бокале.

Он не притронулся к нарезанным фруктам, лежащим перед ним на тарелке. И выпил кофе, такой горячий, что от него еще шел пар. Потянулся к серебряному кофейнику.

Ройбен наполнил его чашку. Царский виночерпий.

Феликс и Тибо спокойно глядели на Маргона. Лаура повернулась, сидя на стуле, чтобы лучше его видеть, сложив руки на груди и терпеливо ожидая.

И лишь Стюарт был не в состоянии ждать.

— А что это был за город? — спросил он. — Прошу, Маргон, скажите!

Феликс дал Стюарту знак помолчать, жестко поглядев на него.

— О, для него же так естественно жаждать знаний, — сказал Маргон. — Вспомни, были такие, которые вообще не испытывали любопытства, которых прошлое не интересовало, и какую службу это им сослужило? Может, было бы и лучше, если бы они знали историю, знали своих предков, даже если бы это было простым описанием. Возможно, мы нуждаемся в этом.

— Мне это необходимо, — прошептал Стюарт. — Мне необходимо услышать все.

— Я не очень-то уверен, что ты хорошо услышал все, что я уже сказал, — вежливо ответил ему Маргон.

«Вот она, главная трудность, — подумал Ройбен. — Как же следует слушать человека, сидящего за одним столом с тобой, но живущего с начала письменной истории человечества? Как понять такого человека?»

— Что ж, до сегодняшнего дня я не был летописцем Морфенкиндер и вряд ли стану им и в будущем, — сказал Маргон. — Но кое-что вам расскажу. Вам будет достаточно знать, что я был низложен и изгнан. Я отказался называть себя божественным потомком вымышленного бога, который построил каналы и храмы — почтенным предшественником Энлиля, Энки, Мардука, Амон-Ра. Я искал ответы в нас самих. И, поверь мне, такая точка зрения не была столь уж радикальной, как ты мог бы подумать. Она была достаточно распространенной. Но вот открыто высказывали ее совсем не часто.

— Это был Урук, да? — еле слышно спросил Стюарт.

— Намного старше Урука, — парировал Маргон. — Намного старше Эриду, Ларсы, Иерихона, любого из городов, чьи названия тебе известны. Пески еще не открыли нам развалин моего города. Возможно, что никогда не откроют. Сам я не знаю, что случилось с ним, с моими потомками. Может, все, что осталось от него, приписывается теперь другим городам, возникшим вокруг него, его торговым постам, сквозь которые тек поток товаров, скота и рабов. Я не стал прилежным летописцем и свидетелем событий, развернувшихся в те времена. Напротив, я спотыкался, дергался, шел на ощупь, а иногда и шел ко дну, как свойственно всем.

Теперь он говорил с жаром, безостановочно.

— Я не считал себя тем, кого судьба или обстоятельства сделали точкой рождения того, что будет продолжаться тысячелетиями. Недооценивал все, что только ни влияло на мое существование. Иначе и быть не могло. Просто случайность, что я вообще остался жив. Именно поэтому я не люблю говорить об этом. Слова подозрительны. Когда мы начинаем говорить о жизни, длинной или короткой, недолгой и трагичной или длящейся долее всякого понимания, мы придаем ей целостность и последовательность, а эта целостность — суть ложь. А я презираю ложь!

На этот раз, когда он умолк, не заговорил никто. Промолчал даже Стюарт.

— Достаточно будет сказать, что я был низложен и изгнан, — повторил Маргон. — За этим стояли мои братья.

Он сделал презрительный жест.

— Почему бы и нет? Говорить правду всегда рискованно. В самой природе людей посредственных заложена вера в то, что ложь необходима, что она служит цели, а правда разрушительна, искренность опасна, что основа общественной жизни построена на лжи…

Он снова умолк.

И внезапно улыбнулся, глядя на Стюарта.

— Ведь поэтому ты желал услышать от меня правду, так? Потому, что всю твою недолгую жизнь люди учили тебя, что ложь жизненно необходима, как воздух, а теперь ты с головой нырнул в жизнь, основанную на правде.