Книга Карта времени - Феликс Х. Пальма

Все мы находились в соборе и слушали проповедь падре Хелмора, чей голос внезапно был заглушен неприятным жужжанием, летевшим с неба. Мы разом подняли головы к своду, словно вдруг решили полюбоваться красотой его нервюр. Тут-то и нам довелось испытать тот страх, о котором писали газеты. Падре Хелмор велел прихожанам покинуть храм под тем предлогом, что именно он может стать главной целью немцев. И хотя кое-кто предпочел остаться, то ли парализованный ужасом, то ли слепо веря, что нет убежища надежнее, чем это, я схватил Алису за руку и потащил к выходу, стараясь пробиться сквозь толпу. Мы как раз вышли на улицу, когда упали первые бомбы. Как описать этот кошмар? Я бы сказал так: гнев Божий не идет ни в какое сравнение с гневом человеческим. Люди в ужасе метались вокруг, не понимая, куда бежать, земля дрожала, дома рушились. Мир разлетался на части, мир погибал. Я попытался отыскать какое-нибудь более или менее безопасное место, чтобы укрыться, но единственная мысль, посетившая меня, сводилась к тому, что человеческая жизнь, в конце концов, для нас же самих очень мало что значит. И тут, среди бестолковой беготни, я почувствовал весьма знакомое головокружение. В мозгу что-то болезненно ухало, и все вокруг стало расплывчатым. Я уже знал, что сейчас произойдет. Приостановив наш безумный бег, я велел Алисе покрепче схватиться за мои руки. Она растерянно посмотрела на меня, но сделала так, как я велел. Тем временем окружающий мир вдруг поблек, я в третий раз потерял ощущение собственной тяжести, сжал зубы и решил во что бы то ни стало унести Алису с собой. Я ведать не ведал, куда направляюсь, но ни за что не хотел бросить ее здесь, как когда-то оставил Джейн, как оставил свою жизнь, как бросил все, что любил. Накатившие на меня ощущения были мне уже привычны: на короткий миг я словно завис в воздухе, покинув собственное тело, потом вернулся в него, только вот на сей раз в своих руках я чувствовал тепло чужих рук. Открыв глаза, я усиленно заморгал, стараясь сдержать приступ тошноты. Затем счастливо улыбнулся, глядя на руки Алисы, зажатые в моих руках. Тонкие и нежные руки, которые я любил покрывать благодарными поцелуями после минут любви. Но только ее руки мне и удалось перенести с собой.

Я похоронил их в том самом саду, где очутился, в Норидже 1982 года. Казалось, на город никогда не падали бомбы, и о кошмарном прошлом напоминал лишь памятник погибшим, установленный в центре площади. Там, среди многих других, я отыскал и имя Алисы, хотя так до конца и не избавился от сомнений: кто ее убил на самом деле, война или безумно любивший ее Отто Лиденброк. Так или иначе, но с этим я обречен был жить дальше, в очередной раз прыгнув в будущее — на сорок лет вперед. Опять сорок — похоже, эта цифра стала моим фирменным знаком. Теперь я вроде бы попал в более мудрый мир, который, как казалось, маниакально преследовал одну цель: сотворить собственное неповторимое лицо, при всяком удобном случае продемонстрировать свою высшую склонность к игре и обновлению. Да, это был весьма тщеславный мир — он выпячивал любые свои достижения с неугомонным детским ликованием. Но в нем царил покой, и война жила лишь в воспоминаниях — она оставила по себе постыдную уверенность, что в человеческой природе есть ужасная составляющая, которую следует скрывать — пусть и под маской искусственной и натужной корректности. Миру пришлось восстанавливаться, и тогда-то, разбирая руины и хороня мертвых, заново строя здания и мосты, заделывая щели, оставленные войной в его душе и в его родословной, человек вдруг с диким ужасом осознал, что именно произошло, и то, что прежде казалось разумным, вдруг сделалось неразумным, словно танец, во время которого внезапно выключили музыку. Я не мог сдержать радостной улыбки: горячность, с какой окружающие меня люди порицали теперь поступки своих дедушек, сулила надежду, что больше не будет войны, которую я пережил. И должен тебе признаться, что не ошибся. Человек способен-таки учиться, Берти, хотя порой делает это из-под палки, как животные в цирке.

Однако мне предстояло в очередной раз начинать все с нуля. Я покинул Норидж, с которым меня больше ничего не связывало, и вернулся в восстановленный Лондон, где попытался найти себе какую-нибудь работу, чтобы она была по плечу человеку Викторианской эпохи, отныне называвшему себя Генри Грантом. Неужели это стало моей судьбой — перемещаться по времени и, подобно листу, гонимому ветром, летать из эпохи в эпоху, быть всегда одному? Нет, на сей раз все будет иначе. Я был один, но знал, что одиночество мое не продлится слишком долго. В будущем меня ожидала некая встреча, и речь шла о весьма близком будущем, в которое я попаду самым естественным путем. Оно само найдет меня.

Но еще до этой встречи таинственная рука, по всей видимости ведающая очередностью событий в моей жизни, подстроила мне иное свидание — с довольно важной частью моего прошлого. Произошло это в зале кинотеатра. Да, Берти, ты не ослышался. Трудно объяснить тебе, насколько продвинулся в своем развитии кинематограф, с тех пор как в 1895 году братья Люмьер показали своих рабочих, выходящих с завода в Лионе. В твое время никто и не подозревал, какие огромные возможности открывало их изобретение. Очень скоро, как только исчерпал себя эффект технической новизны, публике стало скучно смотреть на экране карточные партии, детские потасовки и прибытие поездов — все те повседневные вещи, которые можно наблюдать, высунувшись в окно у себя дома, да еще со звуком. Поэтому теперь на белом экране показываются истории. Ну как тебе растолковать? Вообрази, что один из этих аппаратов снимает театральный спектакль, только тот больше не привязан к сцене, расположенной перед креслами зрителей, теперь в качестве декораций можно выбирать, скажем, пейзаж в любой части света. А если к этому добавить, что режиссер имеет в своем распоряжении не несколько разрисованных задников, а целый набор приспособлений, которые могут заставить героя исчезнуть прямо у нас на глазах, ты поймешь, что кинематограф превратился в самое популярное развлечение, даже более популярное, нежели мюзик-холлы. Да, нынче куда более сложный аппарат, чем тот, что был у братьев Люмьер, дарит людям грезы, наполняет их жизнь волшебством, и вокруг всего этого существует мощная индустрия, здесь крутятся огромные деньги.

Но я делюсь с тобой впечатлениями отнюдь не ради чистого удовольствия. Дело в том, что нередко истории, попадающие на экран, заимствуются из книг. Вот тебе и сюрприз, Берти: в 1960 году режиссер по имени Джордж Пэл превратил твой роман «Машина времени» в фильм. Да, именно так — и твои слова превратились в картинки. С книгами Жюля Верна это случилось, разумеется, еще раньше, что не омрачило мою радость. Как передать тебе, что я испытал, наблюдая, как на экране происходят описанные тобой события? Там был изобретатель, которого назвали твоим именем, его играл актер с решительным и мечтательным выражением лица; там была нежная Уина, и роль эту исполняла красивейшая французская актриса, чье лицо излучало гипнотическое спокойствие; там были морлоки — такие страшные, каких я и представить себе не мог; и огромный Сфинкс; и верный и практичный Филби; и миссис Уотчет в безупречно белых фартуке и наколке. И пока одна сцена сменяла другую, я трепетал от волнения, сидя в своем кресле, ведь я прекрасно сознавал, что ничего этого не было бы, если бы ты не сочинил именно такую историю, если бы все эти яркие образы каким-то образом не зародились у тебя в голове. Признаюсь, в конце концов я даже отвлекся от фильма и принялся наблюдать за реакцией зрителей, сидевших на соседних местах. Думаю, ты поступил бы точно так же, Берти. Насколько мне известно, ты не раз мечтал о такой привилегии, и я отлично помню, какая тоска на тебя накатывала, когда кто-то из читателей рассказывал об удовольствии, доставленном ему твоим романом, а сам ты был лишен возможности проследить, что за чувство пробудил в нем тот или иной эпизод и в нужный ли момент он плакал либо смеялся, — для этого тебе пришлось бы спрятаться в библиотеке, как обычному вору. Но будь спокоен: публика реагировала так, как бы тебе того хотелось. Хотя надо отдать должное и мистеру Пэлу — он тонко почувствовал и передал сам дух романа. Правда, не скрою, кое-что изменил, чтобы приблизить историю к современности. Да и как же иначе? Ведь фильм снимался через шестьдесят пять лет после выхода в свет романа, и часть того, что для тебя было будущим, для них — прошлое. Вспомни, к примеру: ты с безусловным опасением относился к тому, как человек способен использовать науку, однако тебе и в голову не приходила мысль о войне, которая охватит всю планету. Но такая война была, а потом и еще одна, как я тебе уже рассказывал. Так вот, у Пэла твой изобретатель не только проходит через Первую и Вторую мировые войны, но и предсказывает, что в 1966 году случится Третья, правда, его мрачный прогноз, к счастью, не сбылся.