Книга Употребитель - Алма Катсу

Джонатан размахнулся и ударил бутылкой о камень. Та разбилась, издав мириады звуков разной высоты. Он сжал бутылочное горлышко в кулаке. Остроконечные зеленые стеклянные зубцы походили на букет. Другого оружия не было; оно было грубым и жестоким, и он хотел, чтобы я убила его этим оружием. Он хотел, чтобы из него вытекла вся кровь.

«Ты не можешь оставить меня одну, совсем одну, без тебя!»

Мне хотелось сказать ему эти слова, но я не смогла. Джонатан привел мне слишком вескую причину: он потерял любимую и не мог больше жить. Наконец настала пора отпустить его.

Я не могла произнести ни слова. Я плакала, и ветер замораживал слезы на моих щеках. И их жгло, как огнем. Джонатан потянулся ко мне и прикоснулся к моим слезам:

— Прости меня, Ланни. Прости, что дошло до такого. Прости, что я не смог дать тебе то, чего ты хотела. Я старался — ты просто не представляешь, как сильно мне хотелось сделать тебя счастливой, — но ничего не получалось. Ты заслуживаешь, чтобы тебя любили такой любовью, о которой ты всегда мечтала. И я молюсь о том, чтобы ты нашла такую любовь.

Я медленно взяла у него разбитую бутылку. Джонатан снял рубашку и раскинул руки. Я перевела взгляд со своей руки на его бледную грудь, озаренную лунным светом.

Мы могли прожить жизнь, озаренную великой любовью.

Мы стояли на коленях друг напротив друга. Нас сотрясало в ознобе. Мы подошли к черте неизбежности. Я не могла смотреть на Джонатана. Я просто рванулась к нему, понимая, что стекло сделает все остальное. Зеленые стеклянные зубы вонзились в его мягкую, податливую плоть и выдавили в ней идеальный круг. Стекло ушло глубоко в мышцы. Кровь Джонатана залила мои пальцы. Он испустил еле слышный вздох.

А потом я взмахнула рукой, и на белом полотне его кожи возникли три темные линии. Глубокие порезы раскрылись, кровь хлынула с новой силой. Джонатан пошатнулся, упал на живот, но тут же перекатился на спину, вяло прижав руки к ране. Кровь хлестала фонтанами. Меня поразило то, что его плоть так легко сдалась. Я ожидала, что края ран, как это бывало прежде, начнут затягиваться, но этого не произошло. Так много крови. «Очнуться, — говорил мне голос, звучавший в моей голове. — Я просто должна очнуться».

И я очнулась. В лесу, рядом с тем, кого так любила. Он бился в конвульсиях на земле рядом со мной, он кашлял и брызгал кровавой слюной, но… улыбался. Его грудь еще вздымалась и опадала, но с трудом, и я вдруг поняла, что уже видела Джонатана таким. Это было очень давно, в амбаре Дотери. Повинуясь порыву, я бросилась к нему и начала промокать кровь его рубашкой, по-дурацки пытаясь остановить смертельно опасное кровотечение. А Джонатан покачал головой и попытался вырвать у меня рубашку. В конце концов я смогла только обнять его.

Только тут до меня дошло, что я потеряла. Джонатан был со мной всегда, даже в годы нашей разлуки, и эта мысль согревала и утешала меня. Теперь мне осталась только огромная отвратительная пустота. Я потеряла самое главное в своей жизни. У меня больше нет ничего, я одинока, вся тяжесть мира обрушилась на меня — и никого нет рядом, чтобы помочь мне. Я совершила ошибку. Я хотела вернуть Джонатана. Лучше бы я повела себя как эгоистка. Лучше бы он отвергал меня до конца времен, чем чувствовать такое огромное горе, от которого попросту некуда деться.

Я еще долго прижимала его к себе, пока его кровь не похолодела, пока моя одежда не пропиталась этой остывшей кровью. Я не помню, как оторвалась от Джонатана. Не помню, как оставила его тело в лесу, как бежала среди деревьев и кричала, умоляя небеса пощадить меня и позволить мне умереть. Пусть для меня тоже все будет кончено. Я не могла жить без него. Я не помню, как оказалась на шоссе, где меня подобрали шериф и его помощник. Только когда меня усадили в машину и защелкнули на моих запястьях наручники, я поняла, что хочу вернуться в лес, к Джонатану, хочу умереть рядом с ним, чтобы мы вечно были вместе.

Глава 50

Париж

Наши дни

Узкий парадный холл городского дома заставлен ящиками. Деревянные планки свежие, шершавые. Молоток, гвозди и рабочие перчатки лежат на высоком столике вместе со стопкой непрочитанной почты. Люк спускается по лестнице, держа в руках мраморный бюст. Ему тяжело, он покраснел. Бюст — второй из пары, которая должна отправиться в музей Баргелло во Флоренции. Это один из многих итальянских музеев, в котором хранится превосходная коллекция скульптуры эпохи Возрождения. Был вариант отправить бюсты в галерею Уффици, но предпочли все же Баргелло. Первый из них уже упакован в ящик. Со стены за этой деятельностью наблюдает единственное произведение искусства — портрет Джонатана, угольный набросок, который Ланни забрала из дома Адера. Портрет перевесили сюда из спальни, хотя Люк не имел ничего против того, чтобы картина осталась на месте. Ревновать к тому, кто изображен на портрете, для Люка все равно что ненавидеть золотой рассвет или собор Нотр-Дам.

Ланни выходит из кабинета с запечатанным конвертом в руке. В конверте — письмо с извинениями за то, что эти произведения искусства находились вдали от законных владельцев, кто бы это ни был, по прошествии такого долгого времени. Письмо, к которому прилагается полный перечень произведений искусства, аккуратен, но несколько туманен. Подробности того, кем, как и когда был приобретен тот или иной шедевр, опущены. Ланни работала над перечнем несколько дней; она прочитала Люку вслух несколько вариантов, прежде чем был выбран окончательный. Они работают в латексных перчатках, так что на вещах не останется отпечатков пальцев. Ланни организовала отправку и пожертвование безымянных даров через своего парижского юриста, которого выбрала специально из-за его репутации. Этот специалист отличается преданностью клиентам и гибким отношением к букве закона. Она не опасается, что из-за этих посылок ее смогут выследить. Выследить ее не должны, как бы ни старалась администрация музеев и все прочие получатели предметов из ее коллекции.

Люку немного жаль, что все эти чудеса покидают дом так скоро после его приезда. Ему хотелось лучше познакомиться с этой, пожалуй, самой дорогой частной коллекцией живописи, скульптуры и всевозможных артефактов в мире. Ланни не преувеличивала, говоря ему, что ее дом интереснее любого музея. Верхние этажи были набиты сокровищами, которые хранились без всякой системы. Всякий раз, когда Люк готовит один предмет к отправке, он обнаруживает еще восемь-десять. И речь не только о картинах и скульптуре; кроме того, в доме — горы книг, и наверняка среди них немало первых изданий. Восточные ковры из такого тонкого шелка, что в скрученном виде их можно продеть через дамский браслет. Японские кимоно и турецкие кафтаны из шелка с тончайшей вышивкой, множество кинжалов, мечей и огнестрельного оружия. Греческие вазы, русские самовары, чаши из нефрита и кованого золота с самоцветными камнями. Несколько ящиков в шкафах набиты рулонами шелка и бархата, и в каждом из них вдобавок лежит шкатулка с драгоценностями. Но есть и то, что достойно подлинного изумления. Например, в одной шкатулочке Люк обнаруживает письмо, написанное Ланни лордом Байроном. Большую часть слов он не может разобрать, но одно из них — «Джонатан». Ланни клянется, что не может вспомнить, о чем написано в этом письме, но как можно забыть о письме, написанном рукой одного из величайших поэтов в мире? Это дом безумного коллекционера, пытающегося чем-то восполнить невыразимую, тайную утрату. Это дом человека, ставшего рабом невероятной красоты. И тем не менее Ланни щедро отделила несколько шедевров с условием их помещения на доверенное хранение для дочерей Люка. Этого хватит, чтобы оплатить их учебу в хороших университетах, когда они станут взрослыми. Люк обнаруживает, что, кроме коллекции китайского фарфора, практически ничего в доме Ланни не инвентаризовано. Поэтому он принимается за составление каталога предметов по мере их упаковки: описание вещи, догадка, где она могла быть приобретена, и имя того, кому она посылается. Он считает, что настанет день, когда этот каталог послужит для Ланни утешением; он даст ей возможность вспоминать давние приключения, не отягощая себя самими вещами.