Книга Крапивник - Екатерина Концова

покосилась на меня. — У меня подруга спонтанно из города уехала больше чем на месяц, а теперь вот вернулась и уже несколько дней даже записку об этом отправить не может.

— Да, виновата, — я развела руками. — Замоталась.

— А тут мне родители сообщили, — продолжала подруга. — Что ты вернулся. Напроситься на чай и посплетничать…

— …было твоей священной обязанностью, — покачал головой Эдмунд и указал на стол, — Да, знаю. Раз так, садись, сейчас воду на чай поставлю.

…

97. Пацифика.

…

Я вернулась из уборной и мельком глянула в окно: уже стемнело, шёл дождь и поднялся страшный ветел. Даже отсюда, почти из центра города, было слышно, как штормило море. Мы пока не собирались расходиться. Эд и Оливия старательно что-то объясняли Луне:

— Наши мамы дружили.

— Да. Сбагривать спиногрызов друг другу под предлогом одного возраста, было идеальным способом отдохнуть.

— Поэтому мы росли почти как брат с сестрой.

Эдмунд засмеялся:

— Что прости? А кого мамы в шутку обещали поженить?

— Не напоминай. И потом, у них бы это всё равно не получилось.

— Это точно, — Эд поднёс чашку к губам. — Такое странно даже представлять.

Я села. Окна тряхнуло особенно сильным порывом ветра. Эд неодобрительно на них покосился.

— Почему так категорично? — уточнила Луна.

— Да знаешь, сложно думать о романтике, если знаешь, что человека очень долго не могли приучить к горшку, — пожал плечами Эдмунд.

— Это ведь именно то, о чём стоит всем рассказывать, да? — Оливия покраснела и обратилась к нам с Луной. — Просто чтоб вы знали, этот рано приученный и сам не был лучше…

— Да, я должен был молчать, — Эд закрыл глаза ладонью, давя смех. — Пощади.

— Поздно спохватился, теперь все узнают, — покачала головой подруга. — Когда я в очередной раз обкакалась, он сделал тоже самое в знак солидарности. И мы вместе, на глазах у всех соседей гордо пошли сообщать об этом матерям.

— Мне было три года, и я был очень добрым ребёнком, — Эдмунд откинулся на спинку стула, заливаясь неловким смехом.

— Не уверена, что должна была это знать, — Луна опустила взгляд в чашку, чуть вздрагивая от беззвучного смеха.

За окном мелькнула молния и зазвучали раскаты грома. У нас же здесь было тепло и светло. Ужасно сейчас бездомным и беспризорникам. Просто ужасно.

Оливия налила себе ещё чая из почти остывшего чайника:

— Ой, слушай, а у тебя не валяются наши портреты? Помнишь, те, где мы в песке играем?

— Хм… Должно было что-то сохраниться.

Эд выбрался из-за стола и, призвав шарик сияющей белой энергии пошёл вверх по тёмной лестнице на второй этаж.

— Он всегда так одевается или только дома? — негромко уточнила Оливия. — Потрёпанный какой-то.

— Меня тоже сначала покоробило — всегда был эдакий столичный красавец и вдруг… — закивала я. — Но, знаешь, в рванье только дома. Всё, что на улицу — зашито. И всегда чистый.

— Пару раз в неделю даже бритый, — поддержала Луна.

Оливия качнула головой в бок, обозначая удивление.

— Всё в порядке, — успокоила я. — Хватало бы мне духа носить только удобное и не тратиться на красоту, я бы тоже так делала.

— Тогда вы стоите друг друга, — Оливия поглядела на Луну, до сих пор одетую в «учебное» платье, местами покрытое въевшимися пятнами зелий, трав и лекарств и тёмными отметинами от огня. — Все трое.

— Учусь у лучшего в этом, — выпалила дочь.

Я засмеялась. И отошла с чайником к камину. Чай совсем остыл, стоит подогреть.

— Цифи! — понеслось со второго этажа.

Недолго думая я взяла с каминной полки свечу, подожгла от пламени и направилась наверх по темноте коридора.

Поднявшись, я увидела, что дверь в кабинет открыта.

Зайдя внутрь, поставила свечу на краешек стола, так, чтоб свеча даже упав, не смогла бы поджечь бумаги Эда. Больше поставить её было некуда — ни единого комода или тумбы — только диван и забитые под завязку высокие шкафы с книгами и коробками.

Эд стоял на стуле, перебирая ящики на верху:

— На, возьми вот это, — он вручил мне большую тяжёлую коробку.

— Почему портреты не на чердаке или не в какой-то комнате, которой ты не пользуешься? Почему в кабинете?

— Они раньше были в комнате напротив кабинета. В пустой. Во время ремонта пришлось перенести сюда, а вернуть на исходную позицию, я просто поленился.

— Ремонт? А что там случилось?

— Однажды, во время метели вышибло стёкла — помнишь ту раму, которую мы с тобой сочли крепкой?

— Ну да. Таких, кажется было много. Здесь, на кухне, кажется, ещё в той комнате, где лежит кукла.

— Верно. Так вот, она не была крепкой. Её выбило, и всё завалил снег, покорёжило паркет, облезла краска на стенах… короче, пришлось чинить. Назад лень было нести.

Эд взял ещё несколько коробок.

— Должно быть тут. Пойдём.

Мы покинули кабинет. Руки были заняты — при всём желании ни один из нас не мог бы закрыть дверь. Сияющий шар энергии последовал за нами.

Спустившись, мы поставили коробки на стол. Эд заглянул в первую.

Особенно сильный порыв ветра бросил в стекло капли дождя. Рамы содрогнулись. Особенно центральная — старая.

— Ну и погода, — Оливия поёжилась. — Помнишь, когда мы рассказывали страшные истории на чердаке, и я потом боялась лежащую там картину?

— Помню картину, но не помню, что рассказал тогда.

Снова треск, стук и вой ветра.

— Только бы окна не выбило, — я подошла к стеклу и попыталась затянуть его шторами.

Вспышка молнии. Под оглушительную смесь звуков, в которую с секундным запозданием примешался звук грома, распахнулась оконная створка. Я отпрыгнула в сторону, когда она почти ударила меня.

Луна быстро принесла полотенце. Эд смотал ручки, чтоб окно не открывалось.

— О чём я и говорил, Цифи, — хмыкнул он. — Старые, убитые рамы.

— Ну да, — я вздрогнула. — Постой. А в кабинете… ведь тоже? Кажется, я забыла там свечку.

За секунду на его лице возник ужас.

Эдмундом вылетели из кухни со скоростью арбалетного болта.

Я последовала за ним. Правда с меньшей прытью и с большим изяществом.

Дверь в кабинет была распахнула. Оттуда слышался мат, шум дождя и гул. Гул словно из камина.

Окно было распахнуто. Свечу сбили шторы, отброшенные ветром. Загоревшаяся ткань всё ещё пылала на стенах, но Эда это не волновало…

Пространство вокруг стола заполнила крапива. Горящие расчёты лежали в зарослях. Растения сбивали пламя.

Многовековую книгу по разломам Эд тушил руками. Руками!

Я в ужасе смотрела, как он корчится и ругается, спасая бесценную книгу, как пламя на расчётах уродует стебли и листья крапивы, как они мнутся, ударяя по полу, покрытому десятками полыхающих