Книга Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха - Роберт Кочарян

перепелок и куропаток. Зимой, когда отстроили Цахкадзор, на выходные ездил туда, осваивал горные лыжи. Часто изматывал себя нагрузками, составлял себе плотный график, как на спортивных сборах. Сложнее всего мне дался виндсерфинг, месяца два ходил с ободранными коленями, как подросток, играющий в футбол на асфальте.

Вообще-то здорово, когда тебе нравятся все времена года! Осенью ждешь зиму, чтобы встать на лыжи, зимой ждешь весну, чтобы на лошади поскакать, лета ждешь, чтобы на парусе повисеть, а там уже и осень, куропаток пострелять! Когда с радостью встречаешь каждый следующий природный цикл, это позволяет оставаться в хорошем настроении. А хорошее настроение прямо влияет на твою продуктивность.

Но все это – лыжи, виндсерфинг, охота – только в выходные. За все годы моего президентства я никогда не позволял себе отдыхать в будни. Ни разу не делал того, чего не потерпел бы у подчиненных. С самодисциплиной я был в ладах с детства, жесткий режим работы и отдыха давался мне без усилий и составлял часть моей натуры.

За весь президентский срок я даже не болел толком – так, чтобы можно было бы отлеживаться без угрызений совести. Один раз провалялся дня три с аппендицитом и пару раз с гриппом. Отпуск брал только летом, на одну неделю, ездил в Грецию. Неделя – это максимум, что я мог себе позволить. В зимний же отпуск впервые поехал уже после президенства, когда ушел в отставку. Позднее, во время второго срока, когда дела стабильно шли в гору, я бы мог отдыхать и подольше, но все равно не стал ничего менять. Наверное, к большому огорчению министров – ведь не могли же они отдыхать дольше своего начальника. Сразу после новогодних праздников, 3 января, я с утра звонил министрам и руководителям ведомств по внутренней связи, запрашивал информацию, давал задания. Все это знали и готовились к звонку уже 2 января. Признаюсь, мне просто хотелось оторвать всех от обильных армянских новогодних застолий, которые длятся невероятно долго, и побыстрее вернуть госаппарат в нормальный рабочий режим.

Я строго придерживался самоограничений, связанных с моими представлениями о рамках дозволенного для президента: не участвовал в семейных торжествах, свадьбах или днях рождения, не ходил в гости, даже к родственникам. Считал очень важным подчеркнуто одинаковое отношение ко всем, с кем работал. Еще важнее было показать, что близость к президенту не дает никаких преференций, а, напротив, обязывает к большей сдержанности и ответственности во всем. Возможно, перегибал палку – наверняка так считали все мои родственники, друзья детства и сокурсники.

Каждую субботу я утверждал подготовленный помощником детальный график будущей недели: все встречи, совещания, выездные события. Делал это так, чтобы все могли к ним подготовиться, в том числе службы протокола и безопасности. Еженедельно проводил обязательные встречи с премьером, министром обороны, главным полицейским, начальником службы нацбезопасности и прокурором. Раз в две недели ко мне приходили министры финансов и экономики, мэр Еревана и глава ЦБ. С такой же частотой встречался со спикером парламента и с лидерами коалиционных партий. Все остальные министры, руководители служб и губернаторы приходили на обязательный доклад ежемесячно, если не возникало текущих неотложных вопросов. Это задавало работе определенный ритм, превращалось в функциональную рутину и не позволяло никому расслабляться. К встречам приходилось серьезно готовиться – на них мне докладывали о текущем состоянии дел и планах на будущее. Мне требовалась объективная и системная информация о положении дел и предложения по развитию отраслей или регионов. К докладам я предъявлял строгие требования. Не принимались пространные письменные или устные объяснения с общими рассуждениями. На полутора страницах можно спокойно изложить суть любой программы. Думаю, многие научились тогда лаконичным презентациям.

Для каждой встречи существовал жесткий регламент: закончиться раньше она могла, позже – нет. У меня в приемной никогда не скапливались посетители. Обычно каждому отводилось от получаса до часа. Никогда больше. Нет ничего, что нельзя обсудить за целый час. Одна затянутая больше запланированного встреча нарушала весь дневной график, так что это было табу.

Помню, однажды я принимал известного деятеля культуры по его просьбе: он сказал, что у него есть конкретный и срочный вопрос. Однако говорить начал на общие темы. За пять минут до конца отведенного ему времени секретарь по внутренней связи сообщила, что следующий посетитель уже здесь. Это служило сигналом о завершении. Мой собеседник посмотрел растерянно: «Но я ведь даже не успел сказать, зачем пришел! Мне надо еще столько же времени». Я ответил: «А вам бы понравилось, если бы вы сидели и ждали у меня в приемной целый час?» – «Н-н-н… нет», – смутился он. «Я думаю, что и министру, который ожидает в приемной, тоже не понравится. Наверняка у него в министерстве назначены встречи, на которые он тогда опоздает, и это точно не понравится уже тем, кто будет ждать в его приемной. Я на работе и не могу просто беседовать часами, даже с самым приятным собеседником. Расскажите моему помощнику о своей просьбе, и если это решаемо, то мы все сделаем». Этого человека у нас в стране все очень уважали, и я понимал, что он может обидеться. Но иначе у меня по цепочке начались бы на час позже три следующие встречи и два совещания с большим количеством участников.

Кстати, его просьбу мы удовлетворили, и я надеюсь, что он все понял правильно.

Различных совещаний у меня проводилось много. В то время мы занимались масштабными реформами и требовались постоянные обсуждения с широким кругом участников. Обычно сразу после любого совещания создавался протокол с поручениями, ответственными и сроками выполнения. На следующий день его рассылали всем исполнителям и ставили на контроль. Невыполненные поручения воспринимались как ЧП и имели последствия. Объективность, дисциплину и пунктуальность я считал важнейшими элементами работы. В общем, дни проходили в режиме марафона, а под вечер больше работал с документами.

Я держал руку на пульсе событий, и все знали, что врать или приукрашивать ситуацию – дело рискованное. Всем, кто со мной работал, казалось, что у меня феноменальная память, поскольку я всегда помнил много деталей. На самом деле это было не совсем так. Колоссальный поток разнородной информации обострил мою ассоциативную память. Чтобы справиться с этим потоком, мозг раскладывал факты по «файлам» и привязывал их к людям – источникам этой информации. Стоило мне увидеть человека, как все связанные с ним подробности всплывали в памяти, часто к моему собственному удивлению.

Я считал, что чрезвычайно важно установить понятные всем границы полномочий каждого. На первой встрече с одним министром, через пару недель после его назначения, он, закончив общий доклад, начал согласовывать