Книга Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады - Валерия Ободзинская

– Хороший вопрос. Вы сидите сейчас передо мной на диване. Где эта планка относительно вас?

Валера, недоумевая, пожал плечами и взмахнул рукой, указывая на потолок.

– Дотянитесь.

С минуту подумав, Ободзинский оперся на ручку дивана, чтоб встать. Доктор ухватил его за руку:

– Что сейчас с вами? Азарт есть?

– Скорее любопытство.

– Но уже улыбаетесь. Планки достигли? Нет. Вы просто решили действовать. Так и в жизни. Интересен сам процесс.

– А если я весь сгорел?

– Научитесь получать маленькие радости.

Маленькие радости? Валера смотрел с изумлением.

– Вы же совсем себя не жалеете. Ставите непосильные задачи, играете в бога. Зачем? Попросите лишний раз о помощи. Заведите дневник чувств… Валер, вы сейчас все болеете. И ваши близкие напуганы не меньше.

Прощаясь, Валерий Сергеевич протянул успокаивающие гомеопатические драже и посмотрел на Нелю:

– Не разрешайте ему столько работать.

Валера закрыл за доктором и обернулся к жене.

– Ну ты как? – спросила она, проходя на кухню.

– Хороший он человек. Мне после него спокойно становится. Знаешь… ко мне, кажется, никто так не относился. И полезные вещи говорит.

– А я тебе сколько раз предлагала отдохнуть? В кино бы сходили.

– Да какое кино! – прошипел Валера. – Я не вернулся в прошлую жизнь, ты пойми. Я будто попал в новую. Здесь пусто, как в коробке. Невыносимо. Каждое мгновение – боль. Все внутри выворачивает от невыносимости. И эта невыносимость не кончается. Не приглушается, что ни делай.

«И главное, никакого чувства вины. Что сделано, то сделано. Но можно взять ответственность. Извиниться. Неважно, простят вас или нет», – почему-то пришли на ум слова доктора и, вместо того, чтоб сердиться на жену, Валера сказал:

– Ты прости меня. Я знаю, что уделял тебе мало внимания. Был груб. Наверное, напугал. Особенно Анжелику… – Тут только подумал, а что же видела все это время Неля? И посмотрел с интересом: – А ты-то как?

Она сжала его за руку и уткнулась головой в грудь:

– Страшно вспоминать…

Это короткое «страшно вспоминать» значило гораздо больше, чем пустой поход в кино и болтовня ни о чем.

Идея с дневником Ободзинскому приглянулась. Но записи часто сводились к обиде на государство. А ведь прежде, пока шел наперекор властям и навязанным правилам, обид не было. Находил силы для борьбы. Борьба стала смыслом. А уступил – и смысл исчез. Как исчезли Зайцев, Зуперман, Тухманов. Только с Дербеневым что-то поскребывало. Леня единственный просил не уходить.

После извинений перед Нелей стало легче. Может – и с Дербеневым наладит? Вдруг Леня без работы сидит?

Полный надежд, Валера поехал к нему. Дербенев приоткрыл дверь, не пропуская. Холодный взгляд поэта выражал удивление и злую радость. Валера смешался. Поглядел на лестницу, сожалея о глупом поступке. Но отступать поздно:

– Лень, ты прости, что я так…

– Валера, – сухо перебил тот. – Я говорил, что ты приползешь ко мне? Обещал, что не пущу?

Поэт указал на выход. Ободзинский улыбнулся. Усмешка вышла мелкой, унизительной.

Выйдя на улицу, остановился. Этот двор, отталкивающе-чужой, гнал подальше и навсегда. Сейчас пойдет в бар и напьется!

«У вас все получится», – мелькнули слова врача. Нет, Валерий Сергеевич поверил в него и не разочаруется.

– Валер, ты слышал что-нибудь про Джомолунгму? – спросил доктор вечером, когда пили чай в большой комнате. Певец задумчиво глядел за быстрыми движениями Нели, пока та разливала чай по чашкам. Чтоб не мешать, жена спешно удалилась.

– М? Что ты сказал, Валерий? – певец вопросительно посмотрел на собеседника, не понимая, к чему тот клонит. Какое это может иметь отношение к теме?

– Высочайшая вершина земли. Это место считалось обителью богов. Долгое время никому и в голову не приходило туда взбираться. Но впоследствии многие возжелали покорить Эверест. Зачем? Как думаешь?

– Азарт? Риск? – пожал плечами певец и пристально устремился на говорящего.

– Может, азарт. Может, какое-то магическое притяжение. То, что неподвластно логике. Как неподвластно логике творчество. И без него невозможно, и с ним тяжело. И блаженство, и боль.

– Это ты верно подметил. Сплошная борьба, – беседа незаметно начала увлекать, а неприятности скверного дня отступали в тень.

– Ты артист. Это твоя данность. К чему я… В одиночку подняться на Джомолунгму не представляется возможным. Высота так огромна, что не взять ее и без кислородных масок. У людей, помимо обморожения, начинается гипоксия. На самой верхотуре организм не восстанавливается, пока не спустишься вниз. А вместе с этим, альпинисты перестают спать, – Валерий Сергеевич отпил чай из фарфоровой чашки с изображением девы Марии, – когда пройдена огромная часть пути, вложены силы, здоровье, дух, когда ты уже на грани своей мечты, повернуть назад сложно. Даже рискуя собой. И вот, прямо перед вершиной людям порой приходится подниматься, проходя мимо тел погибающих восходителей. Быть может, один из них помог тебе вчера. Может, он просто такой же мечтатель, как ты сам. Тебе осталось еще несколько метров, а он идти не может и падает. Что делать? Ты сотворил невероятное, добираясь сюда вот уже много дней. Скорее всего и не один год готовился. Ты отдал все. Как поступить? Пройти еще несколько шагов или повернуть? Ты встаешь перед выбором: помочь человеку или перешагнуть через него. Но перешагнув и поднявшись, счастье твое смешается с горечью. Понимаешь, о чем я?

– Валерий, это очень интересно. То, о чем ты говоришь. Вопрос другой: можно ли оправдать предательство мечтой? Творчеством?

– На это каждый отвечает сам. Помогая погибающему альпинисту – рискуешь и собственной жизнью. Нужно ли оправдывать, Валер? Как думаешь, как поступают обычно?

– Перешагивают? – неуверенно предположил Ободзинский.

Валерий Сергеевич кивнул:

– Часто идут дальше. Мне рассказывали, что люди, взбираясь на вершину, утрачивают не только силы, но и нравственные ценности. А потом легко шагают по трупам. Или с балконов.

– Людей-то уже не вернуть.

– Это вопрос твоего духа. Внутреннего выбора. С собой потом жить. На себя в зеркало смотреть. И ты – твой главный судья, не я, не все вокруг, а ты. Перед собой тебе отвечать. И все же, я за то, чтоб решиться на что-то одно, не перепрыгивая со стула на стул. Занять позицию. А не то ты и другому не поможешь, и себя потеряешь. Может, завтра ты вернешься, осознав, что не прав. Но у тебя появится опыт. Новое понимание. Как говорится, один раскаявшийся грешник…

– Неужели необходимо спуститься, чтобы снова почувствовать себя живым? Перешагивая, разве сам не становишься трупом? Как мне теперь обойтись без таблеток?