Книга Фабрика ужаса. Страшные рассказы - Игорь Шестков

И вот, мы живем в Марцане, в собственной квартире с огромным балконом, с мебелью из магазина ИКЕА и со старинным шкафом-саркофагом красного дерева, моим врагом и мучителем. Я стараюсь шкаф не замечать, не дотрагиваться до него, но у меня это не получается. То Минна просит меня достать из него книгу — «Достопримечательности Майорки», то я спотыкаюсь о проклятые львиные лапы, которые, как мне казалось, проклятый шкаф растопырил еще шире, с тех пор как понял, что ему ничего не грозит.

Я прищемлял дверями шкафа пальцы, засаживал себе в кожу коричневые занозы от его расщепившихся внутренних полок, натыкался на шкаф в темноте и пребольно бился о него лбом и большим пальцем правой ноги. В темноте мне казалось, что из шкафа что-то зловеще отсвечивает, я готов поклясться, что из него иногда доносятся какие-то странные звуки: копошение, кряхтение, вздохи. Иногда я явственно слышал глухой голос тети Оттилии. Что-то вроде: «Минна, Минна, где ты спрятала акции Немецкого банка? Сколько раз я просила тебя, не рыться в моих бумагах!»

Я старался всего этого не замечать, грешил на собственное, не совсем мне послушное подсознание и жил как живется. Был уверен, что легкий характер моей подруги, даже само ее присутствие в квартире непостижимым образом нейтрализует лютость шкафа.

Я подмигивал ему и глумливо кивал в сторону Минны. На, мол, выкуси, проклятая деревяшка. Меня ты не боишься, а хозяйки твоей, аристократки с 800-летней родословной ты трусишь, чертово арийское полено!

Время катилось, как шар по наклонной плоскости из задачек по физике. Вот уже и июль. А шестого — день рождения Николь, Минниной дочки. Минна поедет к ней на два дня. Одну ночь мне предстоит провести в одиночестве, один на один с моим супостатом.

И вот, сижу я с книгой в гостиной в итальянском кожаном кресле как раз напротив шкафа. Читаю жизнеописание сюрреалиста Магритта. Немецкие искусствоведческие книги хороши, но чрезвычайно многословны. Искусствоведы тянут, как бурлаки, свои долгие периоды не ради того, чтобы разобраться в смысле картины и не для того, чтобы похвалить или поругать ее колорит или композицию, а чтобы продемонстрировать себе и другим умение писать искусствоведческие книги. Текст книги был невыносимо нуден, а репродукции картин Магритта были завораживающе хороши. Я перестал читать и стал рассматривать картинки. Листал и думал о шкафе тети Оттилии, о пневматических пистолетах фирмы Вайраух, о том, что надо купить новый костюм, потому что в старом идти на открытие фотовыставки, на котором будут присутствовать голливудские звезды — неприлично, о недавно разбившемся в Атлантическом океане самолете, об ураганном ветре на улице, болезненно напоминающей мне оставленную навсегда улицу Паустовского в давно покинутом Ясенево, о том, чем еще более отвратительным будет вскоре удивлен мир…

Наверное, я задремал. Книжка сползла на пол. Я не стал ее поднимать, только поудобнее устроился в кресле и погрузился в теплую ласковую пену сна.

Средняя дверь шкафа беззвучно раскрылась, и из его книжной внутренности вылетел на полных парах зеленый паровоз, а за ним двенадцать старомодных желтых пассажирских вагонов. Состав медленно облетел вокруг меня и улетел обратно в шкаф.

Из широко раскрытого рта солдата-щелкунчика, стоящего на шкафу, выпорхнула маленькая синяя птичка и закружилась у меня над головой. Из внутреннего пространства шкафа вдруг вытянулась длинная рука. Рука эта схватила птичку на лету и втянулась в шкаф.

Из шкафа вышла очаровательная обнаженная молодая женщина, поднесла птичку ко рту и откусила ей голову. На пол закапала птичья кровь, посыпались синие, запачканные кровью перья.

То, что случилось потом, я не могу описать. Это слишком страшно.

Теперь я живу в шкафу.

Спутник

Отдых наш подходил к концу. Живописные окрестности Миранды порядком надоели. Жара утомила.

Сколько же можно заниматься любовью в духоте короткой южной ночи, купаться на рассвете, пить на завтрак один и тот же кофе, днями таскаться по выжженным солнцем долинам, от руин одного замка к руинам другого, постоянно рискуя провалиться в глубокие ямы, на дне которых живут какие-то осклизлые гадины, карабкаться, распугивая ящериц, в поисках воздушных орхидей по розоватым растрескавшимся скалам, в толщах которых, как говорят, ждут своих первооткрывателей тысячи окаменелых чудовищ, а вечерами пить старый терпкий Москатель и закусывать горьковатым местным хлебом с жареными шампиньонами?

Моя подруга соскучилась по большому городу, супермаркету, кондиционеру. У меня сломалась электробритва. Я позвонил в туристическую компанию — и они милостиво позволили нам улететь на неделю раньше назначенного срока.

Вещи были собраны, и мы томились, как все томятся перед дальней дорогой. Солнце стояло в зените, наш самолет вылетал в пять, полчетвертого должно было подъехать такси.

Мне захотелось еще раз искупаться в море. Поплавать и покувыркаться в средиземноморской водичке перед четырнадцатичасовым заключением в вибрирующем кресле салона туристического класса, в боинговой сардинной банке, как говорила моя злая на язык подруга.

В последний раз насладиться свежим морским ветром, простором и волей перед тем, как напялить на себя еще на один год давно опротивевшую мне маску кровно заинтересованного в успехе фирмы, дисциплинированного и креативного сотрудника и позволить запирать себя шесть раз в неделю на десять часов в пятидесятиэтажном казенном крысарии.

На мое предложение пойти искупаться, моя нетерпеливая подруга ответила так — я не желаю приезжать в этот дурацкий бетонный сарай в последний момент и устраивать там беготню по таможням. Извини, я хочу побыть одна…

И ушла к автобусной остановке. Налегке, со своей любимой беленькой сумочкой из змеиной кожи на плече, в которой хранила паспорт, наличные и драгоценности. Три огромных розовых чемодана с шмотками и сумку с тропическими сувенирами, купленными в Миранде, придется тащить мне одному.

Я наблюдал в бинокль ее вальсирующую фигурку с вершины пологого холма, где мы жили в окруженном кустами цветущего вереска общежитии горнорабочих, переделанным в бунгало для туристов из-за океана, дорогу, уходящую в золотое августовское марево, над которой пламенели круглые башни миражей, и медленно ползущий посреди них автобус с кажущейся нелепой в такой зной рождественской рекламой кока-колы на серебряном боку.

Сидящий по-турецки на ковре дородный Санта-Клаус в бордовой шубе с двумя маленькими запотевшими бутылочками в руках похотливо смотрел в стеклянный шарик, внутри которого позировала полураздетая красавица, похожая на молодую Мэрилин Монро. Рядом с ней — запорошенный снегом цветочный домик, игрушечный олень, увенчанный светящейся короной, ухмыляющийся гном с молоточком в руках и здоровяк-снеговик, увитый электрической гирляндой.

Перед тем, как войти в автобус, моя подруга помахала мне на прощанье белой сумочкой. Показав перед этим рукой на рекламу, повертев пальцем у виска и пожав плечами.

После ее отъезда мне стало грустно, я сел в плетеное кресло и закрыл глаза. Когда я очнулся, во мне перекрестным эхом вовсю пело предчувствие — ты больше не увидишь ее, не увидишь никогда, никогда…