Книга Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Не может быть, — поднимая диковинку, пробормотал Дехтерев. Неужели то, что говорил этот странный человек, правда? Неужели он прибыл из будущего, где плоды моих многолетних трудов, вся моя жизнь… Он остановился, не зная, как сформулировать обуревавшие его чувства. Какой ужас! Почему всякое знание о природе человека, любую сокровенную крупицу необходимо обратить в оружие и направить против людей, против венца божественного творения? Как же так можно? Неужели и в этом новом мире будет так? И нет спасения от неуемного стремления пожирать друг друга.

Дехтерев еще раз — уже в который за этот вечер — провел указательным пальцем по выступам ключа. Сам того не сознавая, он хотел убедить себя, что военврач — ловкий шарлатан или вражеский шпион. Но ключ — не железо, не кость, не стекло!

— Все насмарку! Я шел в пропасть и вел за собой поверивших мне. Этот, — профессор вдруг понял, что не может вспомнить фамилию доктора, — рискуя собой, остановил меня. Вернее, дал шанс… — Он шагнул к сейфу, вставил необычайный ключ в замочную скважину и без труда открыл дверцу.

Несколько томов наблюдений, запротоколированных и подшитых в аккуратные переплеты, лежали стопкой; результаты недавних исследований разрозненными листами — сверху томов. По сути, в этих нескольких килограммах исписанной бумаги уместилась почти вся его жизнь. Дехтерев медленно, точно в забытьи, начал перекладывать содержимое сейфа на стол, любовно поглаживая коленкоровые переплеты, перелистывая страницы и снова возвращаясь в те блаженные времена, когда писались эти неровные, испещренные пометками строки.

— Что же теперь делать? — вздохнул он, усаживаясь за стол.

Ha улице жутко, расстрельным залпом, прогрохотал гром. Профессор вздрогнул и оглянулся: за стеклами чернело небо, тяжелые низкие тучи мчали по нему, казалось, они снижаются и вот — вот раздавят город.

— А ведь это гнев божий, — прошептал Дехтерев.

Он никогда особо не верил ни в злого, ни в доброго боженьку, но в час, когда рушилась его башня из слоновой кости, природа, точно в насмешку, подготовила достойную события декорацию. Новый гром заставил мелко задребезжать оконные стекла. Электричество мигнуло и погасло.

— Вот напасть, — пробормотал Василий Матвеевич, нащупывая стоящую на полке керосиновую лампу.

Убогий огонек взвился под стеклянным колпаком, выхватывая из темноты сложенные рукописи.

— Прости меня, Господи. — Профессор принес из приемной жестяное ведро, бросил в него листы.

«Как ты можешь?! — вопила рвущаяся в клочья душа. — Ты же сам говорил — нельзя остановить познание! То, до чего дошел ты, откроют заново. Не завтра, так через год. Но все равно откроют! И кто знает, как поведет себя тот… А здесь ты в силах проследить, настоять… Ты же ученый!»

Дехтерев с удивлением обнаружил, что по его щекам текут слезы.

«Это я плачу? — подумал он. — Неужели?»

Он чиркнул спичкой и поднес к бумаге огонь. Пламя взметнулось, обугливая строчки. Дехтерев откинулся на спинку, с оцепенением глядя, как исчезает в огне суть его жизни. Похоже, не до конца осознавая, что делает, он скомкал еще несколько страниц и швырнул туда же.

Со стороны лестницы послышалась какая — то возня, а спустя несколько секунд в кабинет ворвались двое.

— Вы? — вглядываясь в лицо одного из непрошеных гостей, почти безразлично спросил Дехтерев. — Нуда, вы бежали…

— Прошу извинить за вторжение, я хотел представить… Василий Матвеевич, что вы делаете?

— Спасаю человечество от своих мыслей. Вы знаете, доктор, надо было запастись водкой. Говорят, в подобных случаях помогает.

— Василий Матвеевич, не время сейчас! Позвольте вам отрекомендовать — генерал Згурский.

— Вот как? — Дехтерев перевел на второго гостя невидящий взгляд. — Душевно рад знакомству.

— Профессор, у нас нет лишней минуты. Здесь в особняке моя жена Татьяна!

— Да… — кивнул профессор. — Она там. Там…

— Где там?

— А? Что вы говорите?

— Профессор, где Татьяна?

На лестнице вновь послышался топот и, запыхавшись от бега, в комнату влетел Тимошенков:

— Владимир Игнатьевич! Дом окружают!

— Докладывайте по сути!

— Я видел до роты красноармейцев. При трех пулеметах. Штыки примкнуты. Строятся вокруг дома с дистанцией на одного линейного.

Згурский молча вскинул револьвер, целя в голову доктора Деладоннеля, но выстрелить не успел. Неуловимым движением тот ушел с линии огня и рубанул генерала по запястью ребром ладони. Наган отлетел в сторону.

— Владимир Игнатьевич, — протягивая Згурскому свой револьвер, холодно проговорил Виконт. — Я ничего об этом не знаю. Хотите убить — стреляйте.

Генерал выхватил у него оружие, взвел курок. Нильс Кристенсен, сцепив зубы и закрыв глаза, стоял в шаге от генерала, понимая, что промахнуться с такого расстояния практически невозможно.

— Прекратите! Что вы здесь устроили! — вдруг заорал Дехтерев. — Прекратите немедля!

— Владимир Игнатьевич, красные сейчас пойдут на штурм!

Згурский скрипнул зубами и опустил револьвер:

— Профессор, где Татьяна?!

— На первом этаже. В комнате с подземным ходом.

За окнами опять загрохотало. Раздался треск, и на темных стеклах заплясали новые отсветы пламени.

— Дуб горит, — тихо сказал Згурский.

Снизу зашлепали хлопки выстрелов.

— Ну, вот и началось. Профессор, в доме есть еще люди?

— Да… В лаборатории и в общежитии.

— Отлично! — Генерал пнул ведро с горящими рукописями, перевернув их на ковровую дорожку. — Сейчас здесь все займется. Уходите через коридор для слуг! Выводите людей! Выбегайте из здания с криком, вопите что есть сил!

— Что?

— Что? Что в доме пожар, что вы не вооружены! Черт бы вас побрал! Что — нибудь!

— А вы?

— Не теряйте времени! Доктор, капитан Тимошенков — за мной!

ГЛАВА 30

«Внутри мир куда больше, чем снаружи».

Конфуций

Судаков прислушался:

— Мебель там, что ли, таскают?

В комнате Татьяны Михайловны происходила какая — то невразумительная возня, грохот, словно от падения чего — то тяжелого…

— Кажись, что — то незаладилось. — Бывший начальник милиции поглядел на Згурскую. — Вам бы отойти подалее. Я, когда бродил, на стенах заметок наделал — идите по ним, не заблудитесь.

— А как же вы?

— Татьяна Михайловна, — устало прикрыл глаза Судаков, стараясь не поддаваться накатившей волне страха и щемящей жалости, — на что мне прятаться — то? До конца дней по норам не схоронишься. А даже если схоронишься, что это за жизнь будет? Слышите, наверху шерудят? Я так думаю, это ход ищут. Раз ищут — значит, не знают, где он. Но что тут вход в подземелье — им, видать, известно. Так что ступайте. Если обойдется, я вас догоню. А нет, — Судаков расстегнул кобуру, — не поминайте лихом… И богом вас молю — не бойтесь!