Книга Хрупкая душа - Джоди Пиколт

Нам о многом не сказали.

Каково это, когда ребро ломается от отцовского объятия.

Как больно смотреть на тебя, пока твоя старшая сестра катается на коньках.

Какую боль люди, призванные тебе помочь, вынуждены причинить поначалу. Врачи, которые вправляют тебе кости. Ортопеды, которые позволяют тебе резвиться в ножных скобах и натирать суставы, чтобы потом знать, где подправить.

Что трещины возникнут не только на твоих костях, но и в моем бюджете, и в моем будущем, и в моем браке. Возникнут — а мы и не заметим.

Мне вдруг страшно захотелось услышать твой голос. Я достал телефон и не успел даже набрать номер, как трубка громким писком сообщила о севшей батарейке. Я тупо уставился на нее. Можно было сходить за зарядным устройством, оно лежало в машине, но это означало бы новые испытания на пути. Пока я взвешивал «за» и «против», дверь в убежище приотворилась — ив него вошла Пайпер Рис.

— Так нечестно! Иди прячься в другом месте, — сказал я.

Она подпрыгнула от неожиданности.

— Как же ты меня напугал! И откуда ты знаешь, что я прячусь?

— Да я же тоже прячусь. Ты разве не на суде должна быть?

— Объявили перерыв.

Я не был уверен, стоит ли задавать этот вопрос, но рассудил, что терять мне нечего.

— Как всё проходит?

Пайпер приоткрыла рот, будто действительно собралась отвечать, но не сказала ни слова.

— Я отвлекла тебя, ты же собирался куда-то звонить, — пробормотала она, берясь за дверную ручку.

— Умер, — сказал я. Она повернулась ко мне. — Телефон умер. Сел.

— А помнишь время, когда никаких мобильных вообще не было? Когда не приходилось слушать чужие разговоры?

— Да, иногда лучше не выносить сор из избы, — сказал я.

Пайпер поймала мой взгляд.

— Там ужасно, — призналась она. — Последним свидетелем был актуарий, который подсчитал, сколько денег придется потратить на содержание Уиллоу, учитывая прогнозы на ее продолжительность жизни.

— И сколько же?

— Тридцать тысяч в год.

— Нет. Я имел в виду ее продолжительность жизни.

Пайпер замялась.

— Я не хочу измерять жизнь Уиллоу цифрами. Как будто она уже достояние статистической конторы.

— Пайпер…

— У нее нормальный прогноз.

— Но ненормальная жизнь, — договорил я за нее.

Пайпер прислонилась к стене. Я не включал свет: не хотел, чтобы меня заметили. В полумраке ее лицо казалось морщинистым и усталым.

— Мне вчера снился тот вечер, когда я впервые позвала тебя на ужин. Чтобы познакомить с Шарлоттой.

Я помнил этот вечер как сейчас. Перенервничав, я заблудился и не мог найти дом Пайпер. По причинам, не требующим объяснения, меня никогда прежде не звали в гости женщины, которым я выписывал штрафы за превышение скорости. Я бы и вовсе туда не пошел, но в тот день, когда я остановил машину Пайпер (она выжимала пятьдесят миль в час на участке, где нельзя было ехать быстрее тридцати), я зашел к своему лучшему другу — тоже полицейскому — и обнаружил свою девушку у него в постели. Так что, когда Пайпер через неделю позвонила в участок и пригласила меня, терять было нечего. Это было необдуманное, глупое решение отчаявшегося мужчины.

Когда меня представили Шарлотте, та протянула мне руку — и между нашими ладонями словно бы сверкнула искра, ошарашив нас обоих. Девочки ели в гостиной, взрослые уселись за стол. Пайпер угостила меня карамельно-пекановым тортом, который испекла Шарлотта.

— Ну, что скажешь? — спросила Шарлотта.

Крем был еще теплым и таким сладким… Тесто таяло на языке, как воспоминания.

— Думаю, мы должны пожениться, — сказал я, и все рассмеялись. Но я не шутил.

Мы говорили о своих первых поцелуях. Пайпер рассказала, как какой-то мальчик затащил ее в посадку за игровой площадкой под предлогом того, что за ясенем спрятался единорог. Робу девочка-старшеклассница заплатила пять долларов за практическое занятие. Шарлотта же, как выяснилось, впервые поцеловалась только в восемнадцать лет.

— Поверить не могу! — воскликнул я.

— А как у тебя это случилось? — спросил Роб.

— Не помню, — ответил я.

К тому моменту я вообще перестал замечать кого-либо, кроме Шарлотты. Я мог бы с точностью до дюйма определить расстояние, разделявшее наши ноги под столом. Я мог бы описать, как пламя свечи играло в ее кудрях. Я не помнил своего первого поцелуя, но знал, что последний будет с ней.

— А Амелия с Эммой сидели в гостиной, — напомнила мне Пайпер. — Мы настолько увлеклись беседой, что совсем о нйх забыли.

И я увидел это как наяву: мы всё, столпившись, стоим в крохотной уборной, а Роб кричит на дочь, которая заставила Амелию вытряхнуть сухой собачий корм в унитаз.

Пайпер рассмеялась.

— Эмма всё твердила, что там корму было не больше чашки.

Но корм разбух и забил трубу. Даже удивительно, как быстро он вышел из-под контроля.

Смех Пайпер начал стихать. Эмоциям свойственно с легкостью преодолевать границы — и вот она уже рыдала.

— Господи, Шон… Как мы до этого докатились?

Смущенно переминаясь с ноги на ногу, я неуклюже приобнял ее.

— Всё хорошо.

— Нет, не всё хорошо! — всхлипывая, возразила Пайпер и уткнулась мне в плечо. — Я никогда, никогда в жизни не была злодейкой! А теперь я вхожу в этот зал суда — и становлюсь именно ею.

Я не впервые обнимал Пайпер Рис. Так поступают все супружеские пары: вы приходите в гости, отдаете непременную бутылку вина и целуете хозяйку в щеку. Возможно, я краешком разума улавливал информацию: Пайпер выше Шарлотты, к примеру, и пахнет она какими-то незнакомыми духами, а не ванилью и грушевым мылом, как моя жена. В любом случае, это были треугольные объятия: на уровне щек вы соединялись, а тела расходились наискось, подальше друг от друга.

Но сейчас Пайпер прижалась ко мне. Ее слезы обжигали мне шею. Я чувствовал изгибы ее тела, чувствовал его вес. И я сразу же понял, когда она почувствовала мое.

А потом она начала целовать меня, или я начал ее целовать, и на вкус она была как спелая вишня, и глаза у меня закрылись, и в этот миг я видел перед собой лишь Шарлотту.

Мы одновременно отскочили друг от друга и отвели взгляды. Пайпер потерла щеки. «Я никогда, никогда в жизни не была злодейкой», — говорила она.

Всё в жизни бывает в первый раз.

— Прости, — сказал я, невольно перебив Пайпер.

— Я не должна была…

— Ничего не было, — сказал я. — Давай представим, что ничего не было, ладно?