Книга По ту сторону жизни - Екатерина Лесина

— Уверены?

— Сейчас еще более, чем раньше. Меня допустили к изъятым лабораторным журналам. Дали просмотреть записи, бумаги… Так вот, все, что я нашел, — обрывки чужих работ, сдобренные пустыми фразами, которые, ко всему, писал человек весьма далекий от темы. Было ощущение, что кто-то просто взял и заполнил бумаги на случай, скажем так, проверки.

Дядюшка повернулся ко мне. Теперь он говорил тихо, спокойно.

— Я предположил, что… о настоящих экспериментах стало известно кому-то, кто счел их слишком опасными, чтобы позволить продолжаться.

Кому-то… Тогда уж стоит говорить прямо: короне, которая не постеснялась бы избавиться от упрямого некроманта или двух. Ведь, выползи правда на свет божий, короне многое пришлось бы объяснять разгневанным гражданам. У нас ведь свобода слова и прочие блага цивилизации, а значит, вонь поднялась бы до самых небес и, даже при том, что историю удалось бы замять, осталось бы слишком много вопросов. Да и желающих напомнить о неприглядном прошлом.

Непонятно только, почему мама… логичнее было бы избавиться от бабули, которая явно была в курсе дела или… ошиблись? Сочли, что как раз-то старуха безопасней. Или… Был еще один вариант. Если не матушка, то кто доложил об экспериментах? Кто-то такой, кто знал…

Тетушка Нинелия? Сестрица моя? Нет, она была слишком юна, чтобы при всей сучности характера понять, что происходит. Я же не поняла. И уж тем более не донесла… Бабуля?

Я сжала руку. Встала. И тихо произнесла:

— Не буду мешать вашей дальнейшей беседе…

Горько было на языке, потому что…

Ее характер.

Любовь?

О да, она любила деда… теперь я это понимаю куда яснее, нежели прежде. И эта любовь изрядно изуродовала, что ее саму, что остальных. И не могло ли наступить момента, когда бабуля осознала: драгоценный муж зашел слишком далеко. Еще немного и…

Корона… Безумный некромант и его эксперименты… Святой Престол, спешащий исполнить долг, искоренить зло. Я ведь тоже часть этого зла, семьи, которую пришлось бы уничтожить, отдать во искупление… кровь за кровь и все такое.

К счастью, меня не стали останавливать. Я вышла в коридор, где пахло корицей и лимонами. Прошла по пыльному ковру, ведя пальцем по стене. Я делала так когда-то в глубоком детстве…

И что бы случилось? Суд?

При толике удачи дед и отец просто сгинули б в застенках инквизиции. Их бы выпотрошили, вытянув все, что знают, а потом удавили. Огонь сожрал бы тела… так спокойно думается об этом.

Окно огромное, в пол. Штор нет. И на подоконнике собралась лужица грязной воды. Сам подоконник серый, а стекло запотевает.

Интересно, я не могу быть дочерью дядюшки? Он ведь определенно неровно дышал к маме, и быть может… хорошо бы помечтать.

Я дохнула на стекло, и влажноватое пятно расползлось по нему. Его хватило, чтобы написать имя.

Отец. Суровый мужчина, образ которого расплывается. Точнее, его лица я в принципе не помню, а вот любовь к костюмам из колючей шерсти в памяти задержалась.

Род лишили бы титула. Имущество пошло бы под конфискацию.

Мама…

Еще одно имя в облачке. Почему тебе не хватило силы духа просто сбежать? А еще ведьма… Ладно я, мне бы они ничего не сделали, но и ты осталась бы жива.

Казнили бы ее? Вероятнее всего. Или, проявив милосердие, отправили бы на вечное покаяние. У Святого престола хватает тихих монастырей, где в благости и молитве доживают срок раскаявшиеся грешницы. Даже если раскаяние не слишком добровольное.

Дед… Я стираю его имя сразу же. Любимый дед. Лакричные карамельки и кофейный пудинг в чашке, который подавали прямо в рабочий кабинет. Стальные перья и бумага, на которой мне разрешалось рисовать. И вообще разрешалось, пожалуй, все, чего я хотела. А он бы… он бы тоже перестал любить меня, если бы у отца появился наследник? Хотелось бы верить, что нет.

Только веры одной маловато.

Бабушка… которая помогала мужу во всем, даже не одобряя его затеи. Она всегда была в курсе дел… знала о дядюшкиной слабости? Не сомневаюсь. Как и о матушкиной готовности переступить черту. Ах, до чего славный вышел бы скандал…

Она их выдала? Не захотела в монастырь? Или на плаху?

Естественное желание. Или нежелание… и если она, тогда… маму тоже… это ведь так легко, представить ее роль в незаконных экспериментах немного более серьезной, нежели это было. Как же… Вирхдаммтервег ведь ни к чему вдова со слабыми нервами и безумным желанием уехать.

Ребенка забрать. Единственную, если подумать, законную наследницу, опека над которой… И ладно, опека… Но есть ведь род и родовая честь… и многое другое.

— Ты как? — Диттер вновь подобрался со спины, но на сей раз я не вздрогнула. Тихо ответила:

— Тоже думаешь, что их…

Он развернул меня и обнял. Хорошо. Я замерзла как-то… изнутри. И человеческое тепло — именно то, что нужно… я закрою глаза и представлю себе, что жива… почти жива…

— Думаю, все немного сложнее.

— Она знала.

— Кто?

— Моя бабушка. Она всегда и все знала. Что бы ни случилось… мне было семь, когда я разбила чашку на кухне. Там никого не было, и я собрала осколки, выбросила их. Чашка была дешевенькой, для прислуги, но… она узнала. И выговорила. Сказала, что мне нечего было делать на кухне. И вообще не стоит уподобляться черни. Люди благородные способны нести ответственность за свои деяния, сколь бы огорчительны они ни были. Представляешь, именно так и сказала… огорчительны.

Хорошо стоять, просто говоря о прошлом. О чашке той растреклятой. Или вот о прописях… об уроках, которые мы делали вместе, потому как бабушкино горе было столь велико, что в нем не нашлось места для людей посторонних. Гувернантка? Ее рассчитали. И две трети слуг, оставив лишь верного Гюнтера, кухарку и еще пару человек, с которыми я и не сталкивалась. Горе… тогда горем ее объясняли все… а на самом деле?

К чему в доме лишние глаза? Или те, кто может ненароком разрушить сказку, рассказав несчастной мне правду о родителях? Слуги-то видят куда больше, нежели принято думать.

Или… Ей просто нужно было, чтобы я привязалась именно к ней. Ведь до смерти родителей наши с бабушкой отношения и прохладными-то назвать нельзя было. Их просто-напросто не было, этих отношений. Так… встречи за ужином.

И кроме ужина. Оценивающие взгляды. Замечания тихим холодным голосом. И острое чувство неполноценности…

Потом все изменилось. Мы остались друг у друга, и она даже позволила мне переселиться в дедовы комнаты, чтобы я была поближе. Она стала рассказывать о родителях. О семье. О том, сколь велик наш род и…

И мертвые плакать не умеют. Как хорошо.

— Когда твои родственники принадлежат тьме, то… от них поневоле ничего хорошего не ждешь, но… правда… несколько ошеломляет, — я отстранилась, а Диттер не стал удерживать. — И скажи, что только мне кажется, будто нынешняя история — продолжение прошлой?