Книга Одинокое ранчо (сборник) - Томас Майн Рид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отлично, старина! – следует лаконичный ответ Калли. – Я готов.
Затем наступает минута молчания, которая обычно предвещает казнь. Тишина такая глубокая, что стрекот кузнечика и даже шорох листвы кажутся громоподобным шумом. И такая зловещая, что даже грифы усаживаются на вершину утеса и вытягивают шеи, стараясь понять причину.
Пауза прерывается криком – не обещанным приказом Уайлдера, но стоном из уст Ураги. В последний миг сердце труса не выдержало, и мексиканец разражается жалостной мольбой. Она обращена не к тем, кто рядом – они не станут слушать, он знает, но к человеку, которому его стараниями причинено больше всего зла.
– Полковник Миранда! – взывает негодяй.
Услышав призыв, дон Валериан выбегает из палатки. Рядом с ним сестра, а Хэмерсли и доктор следуют по пятам. Все замирают при виде странного спектакля, о котором они не подозревали. Смысл этого действа не может вызвать сомнений, мизансцена в виде эшафота объясняет все.
Если у них и возникает мысль вмешаться, то уже поздно. Пока они стоят в недоумении, до них доносится крик:
– Смерть мерзавцам! – объявляет голос Уолта Уайлдера. – Нат, двигай своего мула!
В тот же самый миг он и Калли наклоняются к животным, которые срываются с места, словно ужаленные шершнем или укушенные слепнем.
Но всадников на их спинах нет, оба остаются позади. Не естественным образом, свалившись с седла и упав на траву. Нет, подобно гробу Магомета, они остаются висеть между землей и небом.
Над Арройо-де-Аламо полдень. То же самое солнце, которое проливало лучи на отряд решительных линчевателей, а позднее освещало сцену казни, теперь достигло зенита и взирает с высоты на зрелище столь же мрачное, но в иных декорациях.
Лагерь покинут. Нет ни палаток, ни техасцев, ни лошадей или даже мулов. Все исчезло. Да, Урага и его уланы все еще здесь – телом. Души же их отлетели в неизвестном направлении. Остались только пустые оболочки, в том же положении, в каком бросили их рейнджеры: простые солдаты лежат на траве, двое офицеров раскачиваются на свисающих с деревьев веревках. Шеи их сломаны, головы поникли, руки и ноги болтаются. Оба мертвы.
Но недолго им оставаться такими как есть, нетронутыми.
Едва в долине замирает топот лошадей техасцев, стервятники срываются со своего насеста на утесах и пикируют на берег реки. В ту же минуту волки, большие серые и койоты, выбираются из зарослей. Поначалу осторожно, потом все смелее подбираются они к брошенным телам. К лаю койота, рыку волка и карканью грифов примешивается пронзительный крик каракары. Этот дьявольский оркестр дополняет клич белоголового орла, очень похожий на звук рамочной пилы, а также на дикий, бессмысленный хохот сумасшедшего.
Руководствуясь общим инстинктом, хищники и стервятники собираются вокруг приготовленного для них угощения. Это роскошный пир, еды хватит на всех, нет нужды ссориться. Но без свар не обходится – пернатым приходится ждать, пока не насытятся четвероногие. Главенство тут принадлежит пуме, или пантере, этому так называемому льву Америки. Жалкое создание по сравнению с царем зверей, но на просторах Льяно-Эстакадо балом правит она, уступая первенство только в столкновениях с медведем-гризли – в таких случаях пума обращается в котенка.
Поскольку ни одного гризли здесь нет, а пантер лишь две, волки пируют в свое удовольствие, а вот стервятникам и орлам приходится подождать. Но для птиц находится закуска, чтобы заморить червячка, недоступная зверям. Это двое повешенных на деревьях. Не имея доступа к иным телам, пернатые набрасываются на эти. Они рвут их клювами и когтями, летают вокруг, устраиваются на ветке сверху, садятся на плечи, облепляя трупы как пчелиный рой. Птицы выклевывают глаза, раздирают плоть, терзают человека, это подобие Божие, всеми доступными способами.
Нет, не всеми – есть еще один, свойственный только людям. Странно, но в эту минуту кризиса не обходится без него. Происходит это случайно, по чистой воды совпадению, но тем не менее, заслуживает упоминания. Звери и птицы, занятые пожиранием мертвецов, потревожены и вынуждены оставить пиршество. Они покидают сцену, завидев своих господ, людей, которые неожиданно появляются на ней.
Это не возвратившиеся рейнджеры, а шайка хикарилья-апачей – молодые воины в грабительском набеге. Они спустились к реке, направляясь к Пекосу, и случайно натолкнулись на брошенный лагерь. Удивленные представившимся их взорам зрелищем, индейцы испытывают радость. Больше дюжины покойников с нетронутыми скальпами! Апачи видят, что тут произошла схватка, но не задумываются над тем, кто вышел из нее победителем. Мысли их устремлены к побежденным, к головам, на которых сохранился волосяной покров. В мгновение ока хикарилья выхватывают клинки и срезают волосы вместе с кожей у всех улан до единого!
Не минуют ножа и Урага с Роблесом. Прежде чем молодые воины покидают место действия, макушки обоих офицеров красны, а их скальпы помещены в качестве трофеев на острия апачских копий.
Индейцы не задерживаются в этом мрачном месте, и вскоре продолжают свой путь вниз по реке. Они не гонятся за отрядом, предоставившим им ценное украшение для их пик и леггинов. Приняв к сведению такое количество убитых, и такое множество лошадей – лошадей с большими копытами, то есть принадлежащих не мексиканцам, которых апачи презирают, но техасцам, которых панически боятся, воины удваивают осторожность. Продолжая путь к Пекосу, они идут не как преследователи, но как люди, стремящиеся избежать столкновения с теми, кто прошел здесь раньше.
В этом им сопутствует удача. Ни краснокожие не замечают техасцев, ни тех их. Рейнжеры сворачивают вниз по течению Пекоса, дикари – вверх. Из всех апачей, из всех индейцев, хикарилья – самые презренные трусы. Довольные собой до последней степени, юные «воины», осквернившие трубы убитых улан, вернутся к своему племени, чтобы хвастать скальпами врагов, якобы добытыми в честном бою!
А пока они радуются, волки, орлы и грифы снова пируют среди мертвых тел, избавляя их от плоти, и не оставляя ничего кроме добела обглоданных костей. Со временем те обратятся в прах и смешаются с землей, по которой некогда шествовали, кичась своим мужеством и блеском военного убранства!
Отыгран последний акт нашей драмы, показана последняя кровавая сцена. Достаточно уже красного, скажет читатель, а читатель впечатлительный может даже счесть эти сцены чересчур жестокими. Но автор не виноват. Он просто описывает жизнь в пограничье между Мексикой и Техасом такой, какая она есть. Тем, кто усомнится в реальности картины, сочтет ее плодом воображения, стоит полистать газеты той эпохи или даже сегодняшнего времени. И в тех и в других найдутся сообщения о событиях столь же странных, происшествиях столь же невероятных, эпизодах столь же романтических и трагедиях столь же кровавых, как на страницах этого романа.
И не всегда заканчиваются они столь же благополучно. К счастью для нашей повести и ее читателей, Немезида, верша месть и расправу, объединила свои усилия с Фемидой. Павшие заслужили свою участь – все, исключая погонщиков каравана и тех из техасцев, кто нашел смерть от команчских копий на реке Пекан.
