Книга Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

Она отразила удар, толкнув наперерез окровавленное тело, и шатко шагнула следом, воспользовавшись остатком инерции. Убрав онемевшую раздробленную руку и выпустив анафему из второй, она схватила чисторожденного. Это был настоящий амбал, но все же меньше Портолес, и с помощью добавочного веса мертвого анафемы ей удалось повалить его наземь.

Хрипы и стон. Чисторожденный попытался выбраться из-под нее; залитый кровью анафема, оказавшийся между ними, сделал его скользким, как тангордримский сом… но до того, как Портолес взяли в церковь, она и ее сестры питались рыбой, которую голыми руками ловили в реке Тангор. Сестер Вороненая Цепь сожгла заживо, сочтя их слишком испорченными, чтобы церковные хирурги могли помочь. Портолес уже забыла их имена.

Когда чисторожденный выполз из-под анафемы, она ухватила его за пояс и, прыгнув, как проворная рыба, ловящая муху над водой, вновь оказалась сверху. У него был кинжал или что-то подобное, и он ударил ее в грудь и живот, но она взглянула ему в глаза… и сделала то же, что с анафемой.

Его череп оказался крепче, чем у того, но у Портолес был еще прочнее. После второго удара нож перестал ее пырять, после четвертого глаза анафемы окосели. Она снова впечатала лоб в горячий расплющенный нос противника. Затем еще раз. И еще. Остановилась только тогда, когда острый носок сапога зацепил ее под мышку и скатил с убитого, быстро добавив серию пинков в изрешеченный кинжалом живот. Последняя анафема…

Сморгнув жгучую кровь с глаз, Портолес посмотрела вверх, на свою убийцу. Анафема подняла руку и опустила маску, открыв лицо, испещренное шрамами, – должно быть, из нее выдирали шерсть или чешую.

– Да направят тебя надежные дороги к ее груди, – проговорила она и подняла оружие.

Блеснул серебряный полумесяц, и Портолес попыталась приготовиться к тому, что ждало ее после удара топора. Вопреки всему, во что она вроде бы верила, ей было страшно. Вот вам и «взять живой».

Анафема вскрикнула и отшатнулась. Портолес краем глаза заметила маленькую стрелу, засевшую в плече нападавшей. Еще быстрее, чем шагнула назад, та упала вперед, скрывшись из виду, – высокая умирающая трава, в которой Портолес лежала навзничь, скрывала все, кроме краснеющего неба.

Опускалась ночь, на холме скоро появятся шакалы. Сестра вроде бы слышала щелчок арбалета, но уверенности не было. Стояла тишина, нарушаемая лишь ее хриплым дыханием. Портолес заставила себя сесть, но, когда нащупала горячие и влажные пульсирующие прорехи в боку, животе и груди, ее рука дрогнула и она повалилась обратно. Угар битвы рассеивался, и ангелы страдания принялись целовать ее с головы до пят. Какой ужасный способ умереть…

Она почувствовала, что ее уносит, и приказала себе думать о Курске. Так она не давала себе заснуть, когда изнуренная стояла на посту: вина и стыд умеют взбодрить человека. Все эти невежественные люди, зарезанные без всякой понятной им причины, вопили и визжали, когда их отправляли на последний суд. Портолес командовала спокойно, как будто наблюдала за учениями на плацу. Она воспользовалась своей кувалдой, подарком Вороненой Цепи и символом ее преданности высшему благу, чтобы проломить черепа пяти трясущимся, пучащим глаза азгаротийцам, отказавшимся выполнить ее приказ. Сама не убила ни единого деревенского жителя – как будто это сделало ее чистой, а не такой же порочной, как полковник Хьортт.

По песчаной дороге прохрустели шаги, и Портолес сосредоточилась на Хьортте, чье лицо расплывалось, как воск свежезажженной свечи в исповедальне, а локоны вспыхивали, как горящие свитки. Она подумала о королеве Индсорит, ее длинных волосах, развевающихся, как флаги, на ветру, вечно хлещущем замок Диадемы. Может быть, в итоге Портолес все-таки сделала что-то хорошее. Может быть, даже достаточно. Может быть. На нее пала тень, и демон смерти заслонил небо, а с ним – обетованное спасение…

– Ну-ну-ну, – сказал Еретик, склоняясь над ней. – Ты плоховато выглядишь, сестра.

– Я истеку кровью, если не перевяжешь. – Портолес обнаружила, что слова льются из нее потоком, каким бы вялым ни казался язык. – На муле сумка, там… бинты, горшочек с мазью. Душистые соли. Тебе надо меня перевязать, заткнуть раны, надо…

– Я знаю, где она, – ответил Еретик.

Он выглядел на диво здоровым для человека, сражавшегося с анафемой.

– Последняя анафема, она вернется…

– Если я это увижу, то обращусь, – сказал Еретик, указывая арбалетом на Портолес. – Теперь я знаю, почему ваша папесса поставила эту штуку вне закона. Поистине злое оружие, коль скоро позволяет простому грешнику вроде меня валить священных чудовищ Цепи.

– Ты сражался… хорошо, Еретик. Лучше, чем я надеялась.

– Сражался? Леди, я сбежал, как только эта ведьморожденная явилась за мной! Заставил ее погоняться, а поскольку я бегаю быстро, она вскоре бросила это дело и вернулась обратно. Я понял, что она возьмет лошадь и все равно догонит меня, и тоже вернулся по краю откоса. Но недостаточно быстро, чтобы тебе помочь!

– А теперь? – Портолес сглотнула кровь, глядя на арбалет. – Послушай меня, Еретик… Я знаю, ты хочешь выяснить зачем.

– Что – зачем?

– Зачем все это. Почему я тебя забрала, что мы делали, куда ехали. Из-за чего эта схватка. Зачем все.

– С чего ты взяла, что мне есть до этого какое-то гребаное дело, если я свободен? – Казалось, что Еретик бредит. – Свободен, у меня лошади и вещи, путь открыт в любом направлении! Зачем мне, сестра, заботиться о твоих песнях?

– Потому что ты еретик, – сказала Портолес, дрожа в холодной сырой траве. – И в первую очередь тебе хочется уяснить, как хорошие, чистые люди становятся еретиками.

– Думаешь, ты меня знаешь? – Еретик нажал на рычаг арбалета, и стрела вонзилась в лежавший рядом с ней труп чисторожденного. – Думаешь, ты меня раскусила лишь потому, что прочла мой трактат? Вот что я тебе скажу, сестра. Признайся, что ты ненавидишь Падшую Матерь и любишь Обманщика, и я выслушаю все, что ты захочешь мне рассказать.

– Я ненавижу Падшую Матерь, – процедила Портолес. Ее беспокоила не ересь, поскольку слова без веры ничто, а крайняя глупость Еретика. Если он и вправду хочет что-то услышать, пора бы ему перестать тратить время впустую. – Я люблю Обманщика. Теперь тащи бинты, пока я не истекла кровью.

– Конечно. – Еретик вдруг словно опомнился и устыдился. – Да-да, конечно. Погоди-погоди, сейчас.

Он вернулся не с бинтами, а с цепями, которыми она его сковывала. Еретик продолжал извиняться, его руки тряслись, когда он застегивал цепи. Она не сопротивлялась, а он не смотрел ей в глаза. Он принес хирургическую сумку, только когда примкнул ее сломанное запястье к окровавленному, и дальше старательно следовал указаниям. Закончив, посадил ее, привалив к телу чисторожденного монаха, и вернулся к лошадям. Затем, в перепачканной землей одежде одного из анафем, подъехал на ее гнедом.

– Ну ладно, сестра, – дрожащим голосом произнес Еретик. Наверно, ему ни разу не приходилось убивать, раз он так трясся. Он сделал знак Цепи, одарив Портолес безумной ухмылкой. – Думаю, мы в расчете. Не жди меня.