Книга Дело принципа - Денис Драгунский

– Я вышел из ванной и… Это просто ужасно!.. Она лежала посреди комнаты, немного ближе к окну. Она лежала на спине. Пуля попала в глаз. Я не слышал выстрела. Все произошло мгновенно. Она была уже мертва.

– Еще бы! – сказала я. – Если в глаз!

– Надеюсь, ты сразу вызвал полицию? – спросил Фишер таким голосом, что было ясно, что он имеет в виду «надеюсь ты, болван, не стал вызывать полицию?».

– Да, – сказал Петер, – да, конечно. То есть нет, извините. Нет, да и как я мог? Куда бежать? Там нет телефонного аппарата. Бежать пешком глупо, хотя, конечно, нужно, обязательно.

– Вызвал полицию или нет? – переспросил Фишер. – Да или нет?

– Нет, – сказал Петер.

– Интересные дела, – сказал Фишер, слегка успокоившись. – Значит, ее убили немного за полночь, а сейчас у нас, – Фишер вздернул руку и посмотрел на свои новые наручные часы, – а сейчас двадцать минут одиннадцатого. В котором часу ты пришел сюда?

– Не позднее десяти, – подала голос я. – Я проснулась без четверти и немножко понежилась в постели. Думаю, минут десять повалялась, или пятнадцать.

– Так, – сказал Фишер, кивнув мне и снова переведя строгий взгляд на Петера. – Что же ты делал все это время?

– Я был там, – сказал Петер.

– А что ты делал? – спросил Фишер, сильно напирая на «делал».

– Ничего, – сказал Петер. – Закрыл окно, задернул занавеску. Сидел и думал, вызывать полицию или нет. Хотел перенести ее тело на кровать, но испугался. Сам не знаю, чего. Я никогда в жизни не трогал руками мертвых. Только целовал в лоб на панихиде. А взять мертвого человека на руки и перенести – я испугался. Я сидел на кровати и думал, – он слабо заулыбался, – обо всем на свете. О ней. Вспоминал, как мы познакомились. Вспоминал, что она рассказывала о себе. Вспоминал свое детство. Думал, что дальше будет. Мне вдруг захотелось, чтобы началась война. Война позволит обо всем забыть. Смешает все карты. Начнется какая-то новая, пускай очень жестокая, опасная, кровавая, но другая жизнь. Это самое главное. Другая, другая – вы понимаете? Новая! Все, что было – на помойку. Чистый лист. Жизнь с чистого листа. Ради этого стоит рискнуть. А потом я задремал. Мне приснилась какая-то чепуха, какой-то детский сон, какие-то кусочки из романа Стивенсона «Остров сокровищ»: хромой Сильвер, Билли Бонс, пираты песенку поют «Пятнадцать человек на сундук мертвеца» и попугай кричит «Пиастры! Пиастры! Пиастры!».

– Вот это да! – сказала я.

– Что? – дернулся Петер.

– Вот ведь как человек устроен, – сказала я. – Тут на полу убитая женщина лежит, а такие сны снятся.

– Да, – горестно покивал Петер. – А когда я проснулся, то все вспомнил и не захотел открывать глаза, потому что понадеялся, что все это мне тоже приснилось. Вдруг все это просто сон, кошмар. Анна уже куда-то убежала или в ванной, причесывается. Но, в общем, жива. Я разлепил глаза – и было все то же, только кровь засохла.

– Кто же ее убил? – спросил Фишер. – Вы полагаете, какой-то нанятый стрелок, который сидел где-то в кустах?

– Не знаю! – закричал Петер. – Я ничего не полагаю. Я сам спрашиваю – кто?

– Вы и убили, Родион Романович! – сказала я по-русски и перевела Фишеру на немецкий, хотя, конечно же, он все понял: наш язык очень похож на русский.

– Нет!!! – закричал Петер. – Я?!!

Петер даже вскочил со стула.

– Вы, вы! – сказала я. – Этому масса доказательств.

Фишер с интересом посмотрел на меня, уселся на диван и снова начал перебирать листы своей записной книжки. Нашел чистый листочек, вытащил из кармана карандаш с серебряным колпачком, снял колпачок, вернул его обратно в карман и сказал:

– Ну-с, мы вас слушаем.

– Сначала мелкие доказательства. Не столько даже доказательства, сколько отдельные поводы для подозрений и сомнений, так сказать, камешки для мозаики. Первое. Вы можете представить себе стрелка, который спрятался в глубине сада и терпеливо ожидал, покуда раскроется окно и бедная Анна подойдет к подоконнику? Как говорили римляне: кому выгодно? Какова цель? Кто эти люди? У вас есть какая-нибудь идея? – Это я уже обратилась к Фишеру. – Вот, скажите на милость, кто эти люди? Русская разведка? Или английская? Французская? Ну, даже если предположить, что какие-то могущественные силы хотели убить бедную Анну, зачем такие сложности? Зачем устраивать засаду, когда нет ни малейшей уверенности в том, что она подойдет к открытому окну? Расправиться с ней можно было бы гораздо проще. На улице или в кафе. Я, конечно, – засмеялась я, – не специалист по наемным убийствам, но, если судить по криминальным романам, которых я прочитала штук двадцать, убить человека в большом городе, особенно молодую девушку, которая ездит по городу туда-суда – это не проблема.

– Это не доказательство! – крикнул Петер, и Фишер кивнул.

– О да, разумеется, – сказала я. – Это всего лишь фон. Дальше чистая психология. Почему Петер, простите, мой дорогой, я буду говорить о вас в третьем лице, не бросился в полицию?

– Там не было полиции, – пискнул Петер. – Куда бросаться?

– Разбудить привратника, соседей, просто выскочить в коридор и закричать «Убийство! Убийство! Убийство!». Прибегут люди. Хоть кто-нибудь ночевал в эту ночь на Гайдна, пятнадцать? Это надо будет проверить, конечно. Но я абсолютно уверена, что хоть в одной-двух квартирах были люди. Выскочили бы люди. Кто-то бы побежал вниз по улице в гастхауз, где есть телефонный аппарат. И вообще, когда кругом много людей, всегда находятся два-три человека, которые знают, что делать. Взрослые, опытные, решительные люди. Почему Петер не позвал полицию? Он, и мне это совершенно ясно, боялся первого допроса.

– Любой человек испугается первого допроса, особенно когда рядом труп с пулей в голове, – сказал Фишер.

– Но это не повод не звонить в полицию. Обратите внимание: он не прикоснулся к ней. Боже мой! – я как бы в страшном волнении прошлась по комнате. – Если бы человека, которого я люблю, убили бы на моих глазах…

– Откуда вы взяли, что я ее люблю? – огрызнулся Петер.

– Стыдно, стыдно, дружочек! – сказала я и погрозила ему пальцем. – Но продолжу: если бы человек, которого я люблю, был убит, или просто человек, с которым я была близка – прошу прощения, я девица, и мне трудно судить о подробностях любовных переживаний, но все же мне почему-то кажется, что даже если бы я и не очень любила этого человека, после того как я увидела бы, что он упал, окровавленный, сраженный пулей, я все равно бросилась бы на его тело, обняла бы его, покрыла бы его поцелуями, закричала бы: «Милый! Нет, нет, нет! Проснись! Оживи!». А Петер этого не сделал. Вообще не прикоснулся. Боязнь покойников – слабый аргумент. Он просто боялся испачкаться в крови. Но поглядите, – говорила я громко и вдохновенно, – сам факт того, что человек испачкан в крови, вовсе не изобличает убийцу. Любой человек, который оказывает помощь раненому на улице, непременно испачкается в его крови, и это ни о чем не говорит. Но вот сам факт того, что человек боится испачкаться в крови – говорит о многом.