Книга Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - Джек Лондон

Но при постоянной борьбе царапины и раны не заживали, засорялись, и вся кожа кошки покрывалась болячками. Некоторые кошки подыхали, а других, истощенных до такой степени, что не могли напасть на крысу, посылали исполнять номер на канате с опоенными, полудохлыми крысами, не имевшими сил убежать от них. И мисс Мерл Мерриуэзер была права: тупоголовая публика аплодировала «Дрессированным кошкам и крысам Дэкворта», как назидательному зрелищу.

Большой шимпанзе, выступавший в одном театре с Майклом, не переносил, когда его одевали. Подобно лошадям, не позволяющим надеть на себя узду, но не замечающим ее, когда она надета, шимпанзе выбивался из одевавших его рук. Одетый, он спокойно выходил на сцену и проделывал свой номер. Все затруднение состояло в одевании. Хозяин шимпанзе и два служителя привязывали его к вбитому в стену кольцу и, одевая, держали крепко за горло — все это приходилось проделывать, несмотря на то что хозяин давно выбил ему передние зубы.

Майкл чувствовал все эти жестокости, не зная о них. И он принимал их и считал в порядке вещей, как принимал дневной свет и ночную тьму, леденящий холод унылых, не защищенных от ветра платформ, таинственную страну Иного, знакомую ему по мечтаниям и снам, и столь же таинственное небытие, поглотившее плантации Мериндж, корабли, океаны, людей и баталера.

Глава XXXIII

Два года Майкл пел по городам Соединенных Штатов, прославляя себя и обогащая Гендерсона. Они никогда не оставались без ангажемента. Успех Майкла был так велик, что Гендерсон отказывался от лестных предложений выступать по другую сторону океана, в Европе. Для Майкла каникулы наступили, когда Гендерсон заболел тифом в Чикаго.

Каникулы продолжались три месяца, и Майкл, в качестве пленника, пользующегося хорошим уходом, провел их в школе дрессировки Мулькачи. Мулькачи, один из лучших учеников Коллинза, подражая своему учителю, открыл школу дрессировки в Чикаго и вел дело, руководствуясь теми же принципами чистоты, гигиены и научно обоснованной жестокости. Майкла отлично кормили и содержали в идеальной чистоте; но, одинокий пленник, он в своей клетке ощущал вокруг себя атмосферу страданий и ужаса животных, терзаемых на потеху человека.

Мулькачи постоянно повторял афоризмы собственного сочинения. Самые характерные из них:

«Поверьте мне, вы ничего не поделаете с животным, если не можете причинить ему боли. Боль — это единственный учитель».

«Метелкой для стирания пыли вы не сломите упрямства. Чем толще череп — тем толще палка».

«Звери всегда сумеют переубедить вас. Первым делом выбейте из них дух противоречия».

«Сердечные узы между дрессировщиками и животными? Оставь эти штуки для газетных репортеров, сынок. Единственные сердечные узы, какие я признаю, — это крепкая палка, да еще с железным наконечником!»

«Конечно, вы можете приучить их есть из ваших рук. Но вся штука в том, чтобы они не отхватили вам руки. Холостой заряд прямо в нос — вот лучшее средство!»

Бывали дни, когда весь воздух содрогался рычанием и дикими воплями, возбуждая и удручая всех животных в клетках. Мулькачи недаром хвалился, что сумеет выбить дурь из любого животного, поэтому самые упрямые и неукротимые звери доставлялись именно ему. Считалось, что для него безнадежных случаев не существовало — бесстрашный, безжалостный и ловкий, он с честью поддерживал эту репутацию. Он не отступал ни перед чем, и когда окончательно отказывался от животного Мулькачи, это было окончательным приговором. Тогда для животного оставалась лишь клетка, и оно в одиночном заключении заканчивало свои дни, бродило из угла в угол, ненавидя мир человека и изливая свою горечь и ненависть громким рычанием, заставляющим зрителей, к их великому удовольствию, содрогаться от страха.

За три месяца пребывания Майкла у Мулькачи два случая особенно выделились своей жестокостью. Повседневная жизнь шла своим ходом, и часы дрессировки каждый день являлись часами пыток, школа оглашалась воплями дрессируемых медведей, львов, тигров или слонов, истязаемых при обучении игре на барабане и стоянию на задних лапах. Но оба эти случая выделялись даже на этом фоне и удручающе подействовали на остальных животных. Так должен себя чувствовать человек, попавший в преддверие преисподней, слушая вопли своих сотоварищей, с которых сдирают живьем кожу.

Первый случай произошел с большим индийским тигром. Рожденный в девственных лесах, он вырос на свободе, а его доблесть и сила поставили его господином над всеми живыми существами, включая его собратьев-тигров, но в конце концов он попал в западню человека. Из западни в тесной клетке, то на спине слона, то поездом, то пароходом, он проехал континент, пока не очутился у Мулькачи. Покупатели смотрели его, но купить не решался ни один. Но Мулькачи был непоколебим. Его горячая кровь вскипала при взгляде на эту великолепную полосатую кошку. Все звериное в нем вызывало его на поединок за превосходство. Две недели сплошного ада для тигра — и он был укрощен.

Бен-Болт назвали его люди, и Бен-Болт появился у Мулькачи, неукротимый и непримиримый, хотя почти парализованный восьминедельным путешествием в тесной клетке, стеснявшей все его движения. Мулькачи следовало бы сразу приступить к его укрощению, но он упустил две недели, справляя свой медовый месяц. За это время Бен-Болт в просторной железной клетке с цементным полом оправился от пути и вернул мускулам былую силу и гибкость. А ненависть к двуногим, ничтожным по сравнению с ним существам, хитростью и обманом завлекшим его в клетку, только возросла.

Итак, в это утро он был готов к встрече с людьми и жаждал этой встречи. Они появились вооруженные определенным, хорошо разработанным планом действия, веревочными петлями и железными вилами. Пятеро из них закинули петли внутрь, через перекладины клетки. Тигр зарычал и бросился к извивающимся по полу веревкам, и в течение десяти минут громадный зверь, как бешеный, метался по клетке, но ему не хватало ума и терпения презренных двуногих существ. Затем ему надоели эти неодушевленные веревки, и он перестал обращать на них внимание, остановился и зарычал на стоящих вокруг клетки людей, причем одна из его задних лап попала в петлю. В следующую минуту железные вилы поддели петлю, люди стянули ее, и веревка впилась в лапу, уязвляя его гордость. Он прыгнул, зарычал и потерял голову от бешенства. Веревка обдирала ладони державших ее людей. Но прежде чем ему удалось освободиться и прежде чем он сообразил, в чем дело, новая петля обвилась вокруг одной из его передних лап. Все, что он проделывал до сих пор, было ничто по сравнению с тем, что он стал творить теперь. Но он был глуп и нетерпелив. Люди были мудры и терпеливы, и в конце концов и третья, и четвертая лапы попали в петлю; тогда стоявшие снаружи люди потянули веревки и, повалив его на бок, самым унизительным образом подтянули к стенке клетки и так же унизительно вытащили между прутьями его лапы — самое страшное его оружие после грозных клыков.

А затем ничтожное человеческое создание, Мулькачи, посмел дерзко войти в его клетку и приблизиться к нему. Бен-Болт было прыгнул на него, или, вернее, пытался прыгнуть, но его связанные, вытащенные наружу лапы не позволили ему двинуться с места. И Мулькачи опустился рядом с ним на колени — посмел опуститься рядом с ним на колени — и набросил пятую петлю ему на шею. Затем его голову подтянули к перекладинам клетки, и он так же беспомощно должен был покориться этому, как покорился, когда вытаскивали через перекладины его лапы. Затем Мулькачи положил руку на его голову, уши и даже на нос — за какой-нибудь дюйм от его страшных клыков. И Бен-Болт ничего не мог поделать — он только рычал и задыхался, когда петля слишком сильно затягивала его горло.