Книга Австро-Венгерская империя - Ярослав Шимов

Мачеко работал быстро: для составления обширного меморандума ему понадобилось менее двух недель. Первая версия документа была готова 24 июня — за несколько дней до выстрелов в Сараево. Дипломат отмечал, что «если сравнить сегодняшнюю ситуацию с той, которая имела место перед большим кризисом (двумя балканскими войнами. — Я.Ш.), необходимо констатировать, что общий результат [развития событий], с точки зрения как Австро-Венгрии, так и Тройственного союза в целом, ни в коем случае не может быть назван благоприятным». Причину такого положения Мачеко (чью позицию разделяло высшее руководство дунайской монархии) видел, с одной стороны, в нарастающей агрессивности держав Антанты, особенно России и Франции, а с другой — в отсутствии у Германии и Австро-Венгрии четкой стратегии действий, направленных на упрочение своего влияния на юго-востоке Европы.

Особое внимание в меморандуме Мачеко уделялось отношениям двух центральных держав с Румынией и Болгарией. Неожиданный визит Николая II в румынский порт Констанца в начале июня 1914 г., теплый прием, оказанный там царю, явное усиление проантантовских сил в Бухаресте и, наконец, дерзкая выходка русского министра иностранных дел С. Сазонова, который во время автомобильной поездки вместе со своим румынским коллегой И. Братиану как бы ненароком заехал на территорию венгерской Трансильвании,— все это привело Мачеко и Берхгольда к выводу о том, что шансов удержать Румынию в сфере влияния Тройственного союза остается все меньше. В качестве альтернативного союзника центральных держав на Балканах могла рассматриваться Болгария, но здесь многое зависело от немцев: болгарское правительство находилось в тяжелом финансовом положении, и крупный кредит, предоставить который болгарам мог лишь Берлин (у Вены для этого не было достаточных средств), представлялся реальной возможностью склонить царя Фердинанда на сторону Тройственного союза. Австро-венгерская дипломатия, впрочем, наилучшим решением считала союз с Болгарией при одновременном благожелательном нейтралитете Румынии. (В последнем монархия Габсбургов была особенно заинтересована из-за большой протяженности румыно-венгерской границы.) Для этого, однако, центральные державы должны были устранить румыно-болгарские противоречия, которые в результате второй балканской войны приобрели дополнительную остроту.

Сильно беспокоил Австро-Венгрию и албанский вопрос. После поражения Турции в первой балканской войне Албания получила независимость, но стабильное правительство в этой горной и очень бедной стране так и не появилось. Албанскими междоусобицами пользовалась Италия, рассчитывавшая сделать Албанию своим плацдармом на Балканах. Эта проблема наряду с итальянским ирредентизмом в юго-западных областях монархии подрывала прочность Тройственного союза. Многие в Вене, впрочем, давно уже не сомневались во враждебности итальянцев. Конрад фон Гетцендорф злобно шутил, что на Италию действительно можно положиться: нет никаких сомнений в том, что свои союзнические обязательства она не выполнит. Английский историк С. Уильямсон на основании анализа австро-венгерской дипломатической корреспонденции первой половины 1914 г. даже пришел к заключению, что «ни одна проблема, включая Сербию, не занимала Вену в последние месяцы перед сараевским покушением До такой степени, как албанский вопрос и обусловленная им нелояльность итальянцев» (Williamson S.R., Jr. Austria-Hungary and the Origins of the First World War. L., 1991. P. 167). Впрочем, поведение Италии в Албании было скорее следствием, а не причиной «нелояльности» Рима. Причины заключались в другом — прежде всего в давней, исторически обусловленной неприязни Италии к Габсбургам и тирольском ирредентизме.

Однако главной головной болью императорских дипломатов все-таки нужно считать Сербию. Дополнительным фактором беспокойства для Австро-Венгрии в 1913—1914 гг. стали упорные слухи о готовящемся объединении Сербии и Черногории, что привело бы, с точки зрения венских правящих кругов, к еще большей изоляции монархии на Балканах. Сербская проблема имела более длительную историю, чем албанская, и к ней в Вене как будто успели привыкнуть. Тем не менее ни Мачеко, ни его шеф, ни сам император не питали в 1914 г. иллюзий относительно характера австро-сербских отношений и той опасности, которую представляют для монархии великосербский проект и панславизм. Корни этой опасности австро-венгерские политики видели, однако, не в Белграде, а в Петербурге, полагая, что самоуверенная политика Сербии в значительной степени обусловлена поддержкой, которую она в критический момент рассчитывала получить от России. Итак, из всего клубка балканских противоречий наиболее серьезными Австро-Венгрии представлялись ее собственные трения с Россией.

Мачеко считал, что агрессивность России, которую он усматривал в ее стремлении расширить сферу своего влияния на Балканах, окончательно вытеснить из региона Австро-Венгрию, не говоря уже о Турции, и в конечном итоге овладеть выходом в Средиземное море — все это обусловлено ходом самой истории Российской империи: «Если мы посмотрим на развитие России в течение последних двух веков, колоссальный рост численности ее населения, территории, экономической и военной мощи и примем во внимание тот факт, что эта великая империя... по-прежнему отрезана от свободных Морей (т. е. Средиземноморья и Атлантики. — Я.Ш.), можно понять, почему русская [внешняя] политика уже давно носит... столь агрессивный характер». Поэтому, заключал австрийский дипломат, «в общих интересах [дунайской] монархии и Германии... вовремя дать отпор такому развитию ситуации [на Балканах], которое поддерживается Россией, поскольку позднее было бы уже невозможно предотвратить подобное развитие».

Отдавая должное своеобразной объективности советника австро-венгерского МИД, признававшего историческую необходимость для России занимать активную позицию в «восточном вопросе», отметим, что далеко не бесспорный тезис об агрессивности, присущей русской политике накануне Первой мировой, словно перекочевал из меморандума Мачеко в некоторые исследования, посвященные причинам войны и пресловутому Kriegsschuldfrage — вопросу о ее виновниках. Так, уже упоминавшийся С. Уильямсон безапелляционно утверждает, что «благодаря французским финансам и британской снисходительности Санкт-Петербург проводил агрессивную политику на Балканах... Ни Вена, ни Берлин не могли игнорировать тот факт, что Россия кое-что знала о заговоре (против Франца Фердинанда; никаких подтверждений этого «знания» Уильямсон, впрочем, не приводит. — Я.Ш.) или по меньшей мере помогла создать атмосферу, в которой подобный террористический акт мог стать актом государственной политики (очевидно, сербской; однако убедительные доказательства причастности сербского правительства к сараевскому убийству так никогда и не были найдены. — Я.Ш). Русская угроза в гораздо большей степени... предопределила реакцию двух союзников (Австро-Венгрии и Германии. — Я.Ш.) на случившееся в Сараево, чем англо-германское морское соперничество или даже австро-сербский антагонизм» (Williamson, 197).

Серьезное обвинение. Однако для того, чтобы проверить его основательность, а также понять, почему в роковые дни, последовавшие за убийством эрцгерцога, Вена и Берлин, Петербург и Белград, Париж и Лондон действовали так, а не иначе, и почему эти действия в конечном итоге привели к мировой войне, стоит взглянуть на расстановку геополитических сил, сложившуюся к июлю 1914 г. Взглянуть — и попытаться по возможности непредвзято проанализировать позиции сторон. Естественно, нужно сразу смириться с тем, что этот анализ будет кратким и весьма неполным: ведь даже подробнейшие и весьма объемные монографии, ставшие классикой исторической литературы, оказались не в состоянии внести стопроцентную ясность в вопрос о причинах Первой мировой войны, который по праву считается одной из сложнейших проблем всемирной истории.