Книга Посмотри в глаза чудовищ - Михаил Успенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отсюда и немецкие пули. Что же касается остального, – он махнул рукой. Потом наклонился ко мне и шепотом запел: – Войско польске Берлин брало…
– А россыйске помогало, – так же шепотом подтянул я.
Раньше водились бесы, но, как постановил Рамбам, что нет бесов, Небеса согласились с ним, и бесы сгинули.
Рабби Менахем Мендель
Пройти на всю ночь в морг Института судмедэкспертизы стоило две с половиной тысячи долларов. Платил Бортовой, из запоя на время вышедший и изображавший теперь из себя ну очень крутого фотографа. Николай Степанович, Светлана и Надежда несли камеры, лампы, какие-то сумки…
Сторож отпер тяжелый замок, налег на засов: Дверь, грубо окрашенная голубой краской, приоткрылась.
– Там пованивает, – сказал сторож. – На два дня недавно свет отключали.
– Ничего! – растопырил пальчики Бортовой. – Все будет на ять. Спасибо, дорогой, а теперь оставь нас одних. И не подглядывай, понял?
– А чего мне подглядывать? – фыркнул сторож. Он был небрит, худ и как-то странно асимметричен. – То я голых титек не видел…
Он пошел по коридору, всей спиной выражая отсутствие интереса к голым титькам.
Николай Степанович нашарил выключатель. Длинная лампа под потолком сначала загудела, потом несколько раз мигнула – и загорелась омерзительным лиловым светом.
Здесь не было полок, заваленных мятыми мертвыми телами, как в обычных холодильниках моргов. У стены аккуратно, подобно часовым, стояли два стеклянных медицинских шкафа с какими-то железками внутри. Посреди камеры на двух сдвинутых вплотную столах лежала под черной прорезиненной тканью со спутанными и полуоборванными тесемками по углам громадная туша.
Надо сказать, температура в камере вряд ли достигала нуля. Действительно, пованивало – но не сладковато-трупно, а примерно как на кожевенном заводе.
Николай Степанович стянул покрывало с покойного.
Ящер был почти такой же, как в памятный день «октябрьского» преображения.
Только чешуйчатая шкура его как бы выцвела, да от горла и до основания исполинского члена тянулся грубый, суровой нитью сделанный шов.
Рядом встал Бортовой.
– Так проходит мирская слава, – грустно сказал он. – Я-то думал, мировая сенсация будет. А тут – выборы, блин…
– Миша, – сказал Николай Степанович, – пять минут тебе на все про все.
– Понял, – сурово сказал Бортовой. – Степаныч, вот так лампу подержи: – и защелкал аппаратом.
Он управился за минуту. Потом вздохнул, заозирался, как бы сразу соскучившись, и вышел в коридор.
– Надежда, ты встань у двери, – велел Николай Степанович. – Видно оттуда будет хорошо. А ты, Светик, помогай…
Процедура «оживления» мертвого ящера оказалась подозрительно простой.
Дотрагиваться до сухой холодной кожи динозавра было даже не противно: все равно что до чемодана. Николай Степанович встал, наложив руки на виски чудовища; переступил с ноги на ногу, находя более устойчивое положение; сзади спиной к спине встала Светлана.
– Можно начинать? – глухо спросила она.
– Можно…
Он ощутил движение ее лопаток. Она поднесла к лицу книгу и стала читать медленно и четко. Слова нечеловеческого языка рокотали и тонули в стенах. И почти сразу началось покалывание в подушечках пальцев…
Теперь следовало отпустить себя…
Кто-то другой где-то совсем в другом месте ввел удлинившиеся истонченные пальцы в зеленовато-призрачную голову чудовища, нежно и ласково стал поглаживать, оживляя, еще теплые, хрупкие и влажные, как пластинки гриба– сыроежки, участки: мозга? нет: сознания? нет, конечно, нет: но чего-то, что осталось после сознания и даже после мозга: И, отвечая на нежность и доброту, нежные пластинки налились, напряглись, как гребни крошечных петушков, и зеленое мерцание потекло из-под них.
Слова заклинания ложились теперь кирпичами, огромными кирпичами, обкладывая по контуру место таинства: лежащую фигуру и двух людей у ее изголовья. Ряд кирпичей, и еще ряд кирпичей, и еще ряд кирпичей. Уже до плеч поднялся каменный пояс: Теперь – не испугаться, когда начнется самое главное.
На переплетении уродливо длинных пальцев вырастали теперь два морских цветка…
Четвертый пояс замкнулся, и слова зазвучали гулко, с раскатом.
Все сделалось, как в испорченном цветном телевизоре: красное, зеленое и черное.
Стал воздвигаться свод.
Ледяная жижа разлилась по полу. Исчезли, потеряв чувствительность, стопы.
Нельзя было обращать на это внимание…
С бронзовым отзвоном ложились последние камни.
Треугольник, окружность, массивный клин – так это выглядит сверху.
Не стало ног до колен. Потом исчезли колени.
Последнее слово нашло свое место и успокоилось, дрожа. Светлана за спиной закрыла книгу и прижала к груди.
Из оставшегося незакрытым отверстия в своде вдруг ринулись вниз густой клубящейся струей мириады золотых блесток!
Через миг золотое, медовое сияние заполнило собою все пространство таинства.
Цветы на ладонях потяжелели и окрепли.
Уже по пояс исчезло тело. Туда нельзя было смотреть, но здесь, наверху, напротив: все три тела как будто слились, срослись оболочками, а внутреннее пространство у них было общее, разделенное тончайшими радужными мембранами – как то случается у мыльных пузырей, по неосторожности подлетевших слишком близко один к другому…
И осторожно-осторожно следовало прикоснуться к этой мембране – самым кончиком паучье-длинного указательного пальца.
Образовалась круглая дырочка. Стала расширяться. Из нее потянуло холодом и смрадом. Потом откуда-то издалека пришел голос.
– Ты?! – безмерное удивление сквозило в нем. – И здесь – ты?
– Хотел скрыться? – сказал тот, кого видел вместо себя Николай Степанович.
– Отпусти…
– Отпущу, когда придет час. Отвечай: откуда берется в мире драконья кровь?
– Когда мангасы выходят из яиц, капли ее проливаются на землю.
– Почему же ее так много? Рождается много мангасов?
– Нет. Крысы прогрызают яйца: – в голос вломилось отчаяние. – Крысы! Они губят нерожденных!..
– Где хранятся яйца?
– Под Черной Стражей…
– Это ты уже говорил. Укажи места.
– Их знают только Черные мангасы.
– Ты лжешь.
– Я не могу лгать: Ложь – это истина крыс. Мангасы ненавидят крыс.
