Книга Спасти президента - Лев Гурский

Я усмехнулся. То, что вчера было важным, сегодня пошло прахом. Из механизма выпала главная ось. Всего одна сливовая косточка величиной с ноготь сделала ненужным весь разноцветный альянс сторонников, союзников и сочувствующих. Надобность в Русской Национальной Лиге у меня также отпала. Когда фирма-матка идет ко дну, с убыточными дочерними фирмами не церемонятся. Теперь-то я перестану миндальничать с быдлом, не знающим разницы между клирингом и лизингом.

— Пляшем, — нагло соврал я. — А что? Сионисты — народ деловой. Бабки имеют, прихват держат, слов на ветер не кидают. Реальная сила. Это вам не кучка дармоедов, которые только и умеют маршировать под черным флагом.

Карташов оторопел. К такому резкому повороту он не был готов. Он-то думал, что я стану оправдываться, а он меня будет учить патриотизму. Стоило мне отойти от сценария, как усатый нянь сразу растерял свой обличительный задор. Он даже зыркнул глазками по стенам, боясь увидеть вместо портретов Политбюро галерею сионских мудрецов.

— Мы не кучка под флагом, — забурчал вожак черных рубах. — У нас движение массовое, боевое, национальное...

— Про массовость это вы газетчикам заливайте! — оборвал я его, наслаждаясь моментом. Даже в хреноватой ситуации можно отыскать приятную сторону. — И насчет «боевого» не канифольте мозги! У вас на всю компанию полтора человека с военным опытом... Кто обещал привлечь к себе участников кавказской заварухи?

— Их привлечешь, жди-ка! — скривился усатый. — Они там каждый второй с приветом или инвалид без рук, без ног. Кому же охота собирать отморозков по госпиталям и психушкам?

Я критически оглядел обоих гостей — от черных голенищ вонючих сапог до черных пилоток с блестящими нашлепками в виде черепочков.

— Не понимаю, — заметил я с притворным удивлением. — Решительно не понимаю. А где же вы прежде находили свои кадры, если не в психушках? В мусорных баках, что ли?..

После такого хамства гостям полагалось немедленно развернуться и хлопнуть дверью. Очкарик-адъютант уже был готов навострить отсюда лыжи. Но сам Карташов еще не мог поверить, что от его услуг отказываются. Похоже, великий патриот согласился бы замять скандальчик с еврейскими плясками: видно, наши бабки усатому были позарез.

— Хоть бы пивком угостил, по русскому-то обычаю... — примирительно сказал он, бросая жаждущий взгляд на книжный шкаф.

Карташов знал о наличии холодильника за запертой дверцей шкафа. Зато он не знал, что вместо жестяных банок там внутри охлаждается труп генсека. Замена неравноценная, согласен. Пиво можно пить, а от мертвого генсека проку уже никакого.

— Пивбар — на первом этаже, — объявил я, а потом демонстративно посмотрел на часы.

Теперь даже усатый Карташов понял, что его гонят в шею.

— Вот оно как, значить, — пробормотал он. — Ладночки, гражданин Сыроежкер, так и запишем. Придет время, это вам припомнится. И тебе, и пархатому твоему товарищу Зубатману. Кровавыми слезами будете плакать. Наша черная когорта сомнет ваш кагал...

— Привет когорте. — Я прощально помахал усатому рукой. — Голосуйте за товарища Зубатмана.

— Разберемся и без тебя, за кого голосовать! — злобно окрысился Карташов. — Мы не пропадем, патриоты всюду в цене!

С этими словами усатый и его адъютант очистили помещение, оставив после себя едкую вонь сапожного крема. Я включил эр-кондишен в полную силу. И, пока выветривались следы гостей, все раздумывал о судьбе карташовской Лиги. В самом деле, к кому им теперь податься? К Президенту? Болек не купит подержанный товар такого качества. К Изюмову? Изюмов бы их взял, до кучи. Но партии педиков Лига не по деньгам: усатый больно круто дерет, как будто эксклюзивно владеет патриотизмом...

Ход моих мыслей был нарушен телефонным тарахтеньем. Подавал голос не карманный мобильник, а один из трех обычных городских аппаратов, которыми в соседней комнате заведовала Царькова. После четвёртого-пятого звонка я смекнул, что лахудра куда-то слиняла с поста. Пришлось вырубить гудящий кондиционер и ответить самому.

— Алло! — недовольно проговорил я. — Сыроежкин у телефона.

— Здравствуйте, господин Сыроежкин, — обволок меня мягкий-мягкий шепот. — Вас беспокоит Крохина из «Свободной газеты»...

— Обратитесь в пресс-службу, — быстро сказал я, намереваясь дать отбой. Я не люблю журналистов. Еще сильнее я не люблю журналисток. И я терпеть не могу, когда телефонные разговоры ведутся таким вкрадчивым шепотком. Инстинктивно я чую в нем опасность.

— Подождите! — зашептала трубка. — Не надо пресс-службы, я не насчет выборов. Мне известно, что Товарищ Зубатов — ужжасный любитель ягод...

Трубка превратилась в огромную связку динамита, к которой, шипя, подбирался огонек. Проклятая страна, с ненавистью подумал я. Болтун на болтуне, трепач на трепаче. И вы еще капитализм хотите строить в этом болоте! Да где вы найдете капитализм без понятия о коммерческой тайне? Абсурд! Не успел еще генсек превратиться в эскимо, а какая-то Крохина уже разузнала обо всем и надеется подзаколотить бабок элементарным шантажом.

— Тихо-тихо, понял вас, не продолжайте... — Я тоже понизил голос, спешно задувая опасный огонек. — Сколько вы хотите?

— Двести, — сразу ответили на том конце провода.

Шантажистка не борзела, просила умеренно. В понедельник я собирался обналичить с партсчета порядка двух лимонов зелени. Потеряв двести тысяч баксов, я по-прежнему остаюсь с большим положительным сальдо... И все-таки для приличия надо бы поторговаться. Не торгуются только лохи.

— Сто семьдесят, — назвал я свою цену, сбивая тридцатку.

— Вы прямо как Виктор Ноевич, — интимно зашептала трубка. — Он тоже сначала хотел не больше ста семидесяти. Но я его убедила, что ягодки вашего генсека тянут на все двести.

— Какой еще Виктор Ноевич? — вздрогнул я. Бикфордов шнур телефонного провода опять угрожающе затлел.

— Мой шеф, — счастливо хихикнула трубка.

— Он что, тоже в курсе? — Всеми силами я старался, чтобы на том конце не обнаружили панических ноток в моем голосе.

— А как же? — удивилась трубка. — Я не могу действовать на свой страх и риск. Мало ли какие возникнут осложнения.

Крохина давала понять, что обезопасила себя. На случай, если я вздумаю ее грохнуть при передаче баксов.

— Идет, — устало согласился я, про себя увеличивая сумму вдвое. Ей двести и столько же ее крыше. Итого четыреста. — Условия приняты. Но, кроме вас двоих, больше-то никто не знает?..

— Вся редколлегия, — наповал сразила меня трубка. — Мы с шефом и еще шесть человек.

Я мысленно умножил двести кусков на восемь, затем произвел операцию вычитания и понял, что теперь могу не ждать понедельника. Уже нерентабельно. Ради двух лимонов обналички актива еще можно было рискнуть. Но сутки ходить под шантажом из-за четырехсот кусков, держа в пассиве труп гаранта, — просто ересь. Мадам Крохина здорово переборщила с подстраховкою: не надо было брать в долю столько компаньонов. Теперь все мы дружно пролетаем мимо денег. Слава Богу, у меня они не последние.