Книга Лица - Джоанна Кингсли

— В любом случае, может быть, уже слишком поздно, — жестоко ответил врач.

В госпитале он провел Жени туда, где лежал Миках. Для сопротивления у нее уже не оставалось сил. И вот она уже у кровати и смотрит на него, тело ее обмякло от нахлынувшего страха.

Миках был при смерти, но глаза сверкнули так, будто со смертного одра он собирался ее испепелить.

— Я ненавижу тебя, — прошептала Жени.

— Я знаю, — ответил умирающий, и даже по этим двум словам Жени поняла, каких усилий ему стоило их произнести.

Но она продолжала:

— Я слышала твой голос. Ты назвал ее предательницей.

Его бледная улыбка походила на восковую:

— Умиротворение не может служить альтернативой насилию.

— А разве ты знаешь какую-нибудь альтернативу? Насилие — твой образ жизни. Все, что ты знаешь. Насилие и ненависть — твоя единственная страсть.

— Если ты не ненавидишь отца и мать, — выражение его лица не изменилось, но каждое слово с трудом вырывалось из груди, преодолевая барьер боли. — Ты меня не поймешь.

Дыхание прекратилось. Из угла рта вытекла струйка крови, но глаза Микаха остались открытыми, как будто смеялись над Жени.

Слезы подступили к глазам, и слова, которые рвались наружу, так и остались нерожденными. Теперь она никогда не узнает, кто выстрелил первым, и участвовала ли его винтовка в том залпе, убившем ее мать. Не узнает, был ли это голос Микаха, назвавший Наташу предательницей. Она ни в чем не была уверена, кроме того, что и Наташа и Миках мертвы.

Кроме них погибли еще трое детей, хотя Арон и ребенок, которого Наташа защищала своим телом, остались живы. Несколько других получили ранения, но детский сад был спасен.

В тот миг, когда Наташа упала на землю, командир сирийцев получил пулю в грудь. Еще два террориста были ранены, а оставшиеся трое, смущенные непредвиденным поворотом событий и численным превосходством противника, побежали спасаться в комнату грудников. Там их и захватили два израильтянина, пробравшиеся в здание по стене через окно третьего этажа.

«Кибуц одержал победу», сообщали газеты. Хотя пятеро погибли и среди них Миках Кальман — герой сражения, осмелившийся выстрелить в террористов и отдавший жизнь за землю, принадлежавшую Израилю.

Следующим утром солнце светило тускло и придавало полю оттенок армейской формы. На месте, где погибла Наташа, возвели платформу. На ней стоял стол, накрытый шалью, той, что Жени купила для матери.

Наум, чьи глаза покраснели так, что стали подобны цвету его волос, произнес краткую речь. Он говорил о Наташином мужестве, о чистоте души, доброте и красоте. Потом повернулся к Жени и глазами спросил, хочет ли она что-нибудь сказать.

Жени подошла к столу, сняла с него шаль, понесла к сосновому гробу, в котором лежала Наташа. Приподняла ее и закутала в шаль.

— Я купила это для тебя, мамочка, — она остановилась, внезапно осознав, что на нее смотрят. — Это ей, — она поднялась на ноги. — Чтобы мы жили в согласии и простили друг друга. Теперь уже слишком поздно.

Потом пошла к краю платформы, но не доходя, остановилась и повернулась к Наташе.

— Я люблю тебя, мамочка, — прошептала она и начала спускаться.

29

Письмо Наума застало ее в Бостоне. В конверте оказалась черно-белая фотография Наташи. Она выглядела очень молодой, но невероятно худой: руки, точно тростинки, высовывались из коротких рукавов блузки. «Наверное, ее снимали сразу же после приезда в кибуц», — решила Жени. Наташа смотрела прямо в объектив, улыбаясь с милым смущением, в глазах застыло смятение, из-за впалых щек скулы очерчены резче. Как Наум опять повторил в письме, Наташа была красива.

Жени окантовала фотографию в маленькую рамку из темной кожи и держала у себя на столе. Она часто смотрела на нее, пока образ матери не стал для нее таким же привычным, как собственные руки.

Письмо Наума она поместила сверху Наташиных писем, перевязала золотым шнурком и положила в нижний ящик. Пора было двигаться дальше.

Наташа все время заботилась о других и отдала свою жизнь за другого. Дочерний долг в честь памяти матери — заботиться о живых.

Семестр начинался через несколько дней. Студенты четвертого курса состязались за право получения должности в городских клиниках и больницах. Зарабатывали его самые прилежные и везучие. Несмотря на большое число медицинских центров в Бостоне, по сравнению с другими городами, число мест для практикантов было ограничено.

Жени питала мало надежд. Хотя она и заполнила заявление, но к концу весеннего семестра не стала ничего предпринимать. После Пасхи ее пыл сильно поугас. Летом она тоже ничего не сделала и теперь, в начале осеннего семестра, найти место могло помочь только неожиданное чудо. А если она когда-нибудь и верила в чудеса, то только не теперь.

Но она хотела работу, которая бы заполняла ее время между занятиями. Надеялась работать среди больных и увечных, чтобы по-настоящему отдать долг памяти матери. К тому же она нуждалась в средстве зарабатывать деньги, чтобы избавить себя от зависимости от Пела, а его — от обязательств по отношению к ней.

После возвращения Жени из Израиля Пел ей звонил. Его соболезнования были самыми искренними. Более того, он почти умолял ее разрешить приехать в Бостон. Жени потребовалось много усилий, чтобы справиться с голосом, когда она отвечала, что лучше ему не приезжать. Лучше, потому что по голосу Пела поняла: он станет предлагать ей свои охраняющие руки и сердце.

Но ему сказала, ей будет легче не проходить снова сквозь смерть и не оживлять болезненные воспоминания. Он понял и заверил, что будет всегда на кончике ее пальца, стоит ей только набрать номер телефона.

Через три дня она позвонила ему сама:

— Семестр вот-вот начнется. Нам нужно кое-что утрясти… Прежде всего деньги. Поскольку мы больше не же…

— Но мы женаты! — перебил он ее.

— Официально да, — это тоже нужно будет решать, подумала Жени. Нечестно сохранять свое положение на случай, если ей вдруг придет в голову передумать. — Но ты, Пел, прекрасно понимаешь, что в действительности я уже тебе не жена. Поэтому, — заспешила она, — мне кажется неправильным, что ты расходуешь на меня свои средства. Платишь за обучение.

— Я это предусмотрел, — печально ответил он. — За следующий год уже оплачено. И я собираюсь поддерживать тебя и в других расходах. Подожди, Жени, послушай меня. Я уважаю твое стремление к независимости. Но то, что ты говоришь, просто глупо.

— Но…

— Дай мне закончить. Ты прекрасно знаешь мое финансовое положение, а я твое. Будет просто безумием, если во время учебы ты откажешься от моей помощи. Причина, по которой мы расстались, то, что ты хочешь стать врачом — самая главная цель в твоей жизни. Я уважаю твое решение. Оно означает, что все силы ты должна отдавать обучению в медицинской школе, а не работать, чтобы достать себе средства. Тогда все вообще теряет смысл.