Книга След грифона - Сергей Максимов

– Вот это и есть тот офицер, а теперь уже и генерал, о котором я вам говорил, – сказал Степанов адмиралу.

– Значит, вот каким ты видишь посланца к барону Маннергейму, – задумавшись, проговорил Колчак.

Он встал и медленно стал прохаживаться по комнате-штабу.

– Александр Николаевич, после всех тяжелых раздумий обязан сказать тебе следующее, – продолжал адмирал.

Он точно внутренне собрался и только потом договорил:

– Предложение генерала Маннергейма о вступлении Финляндии в войну на нашей стороне в обмен на признание ее независимости я отклоняю!

– Александр Васильевич, Финляндия уже независима. А генерал Маннергейм уже и не генерал, а регент нового государства. За прошедший год я побывал и на Украине, и в Польше, и на Дону, и в Финляндии. Я встречался и с Петлюрой, и с Пилсудским, и с нашими генералами Алексеевым, Корниловым, Деникиным, Юденичем, Миллером. Еще раз повторюсь, ни у кого из наших генералов нет взвешенной политической программы. Ни у кого... Нет ее и у твоего правительства. Уж извини! Независимость Маннергейму как таковая и не нужна. Финляндия и так оказалась ни от кого не зависимой, кроме Германии, которая всегда была рядом. После немецкой революции Финляндия становится все более независимой в ближайшей перспективе. Барон с юмором относится к провозглашенному большевиками «праву наций на самоопределение». Его подданные и без большевиков сумели самоопределиться. Тебе стоит только сказать, что лично ты и твое правительство признаете независимость Финляндии, и финская армия выступит против большевиков. Я тебя уверяю, что всего лишь за год Маннергейму удалось создать боеспособную армию.

– И все же, – прервал речь Степанова Колчак, – я не могу обещать то, что обещать не вправе. Да, я не политик! Потому тем более, как человек военный, не могу предпринимать действия, нарушающие целостность Российского государства. Не может быть и речи о независимости Финляндии.

Теперь встал Степанов. Не скрывая досады, глядя в глаза адмиралу, сказал свое последнее слово и он:

– В таком случае свое дальнейшее пребывание здесь я считаю бессмысленным. Барон Маннергейм ждет твоего ответа. С твоего позволения, я забираю к себе своего крестника. Я о генерале Мирке-Суровцеве, – уточнил генерал.

Не обращая внимания на удивленный взгляд Колчака, он продолжал:

– Его соображения о главном направлении удара в полосе Северной группы, как я понимаю, ты тоже не разделяешь. А мне нужен надежный, образованный и умный человек, для того чтобы командировать его к барону. К сожалению, с твоим отрицательным ответом о независимости Финляндии.

– Финляндия – неотъемлемая часть Российского государства. Другого ответа я не могу дать. И никогда не дам. А что касаемо соображений генерала Суровцева, то каждый воинский начальник должен и обязан считать свое направление главным. Ставка считает иначе. Широкие наступательные действия мы развернем летом. И основная задача ударами трех наших армий расчленить фронт красных, а затем путем окружения уничтожить. Вот тогда и будем думать о наступлении на Москву и Петроград.

Степанов мог бы прокомментировать заявление Колчака, но предпочел этого не делать. Он в очередной раз убедился, что лидеры белого движения не отдают себе отчета в том, с каким врагом они имеют дело. Почти все бывшие подчиненные генерала Степанова перешли на сторону советской власти: Бонч-Бруевич, Потапов, Николаев, Самойло. Да что говорить, если сам Поливанов, бывший военный министр, на стороне красных. Не будь его крестными родителями покойный Александр III и вдовствующая императрица Мария Федоровна, наверное, и сам Степанов встал бы на сторону большевиков. В действиях своих бывших коллег он угадывал здравый смысл. Они приняли революцию как единственно возможный для России путь. Куда он их заведет, им, конечно, неведомо, но невозможность идти прежним путем для них очевидна. Получилось так, что сам он, генерал Степанов, воспитал целую плеяду грамотных, широко мыслящих генералов, которые теперь воюют на стороне красных. Он не мог не подумать о Сергее: «Чистая душа. Умница. Он ничего не понимает в происходящем. Для него слова „долг“ и „честь“ – как соломинки, за которые он ухватился в этом жутком и кошмарном шторме революции». Степанов чувствовал ответственность за дальнейшую судьбу этого молодого человека. Он был для него чем-то большим, чем просто бывший подчиненный. Одно слово – крестник.

– Я хотел бы видеть тебя в рядах возглавляемого мной движения, – произнес адмирал.

– Александр Васильевич, Саша, дорогой ты мой, а знаешь ли ты, что абсолютное большинство моих подчиненных по Генеральному штабу на стороне красных?

– Лично я не сомневаюсь в твоей верности долгу. Какое еще поручительство тебе нужно?

– Нет, – твердо ответил Степанов. – Я отхожу от дел. Я буду только мешать. Кто знает, может быть, эти молодые генералы и смогут что-то переломить, но вряд ли. Я уважаю и мужество и смелость, с которыми ты взвалил на себя тяжкий крест верховного правителя, но быть заложником обстоятельств не желаю.

– Ты правильно заметил. Я заложник. Заложник обстоятельств. Жаль, что ты не хочешь поддержать меня. А Маннергейму я напишу лично. Пусть генерал Мирк-Суровцев доставит письмо. Что-то отпишешь, как я понимаю, и сам ты.

– Конечно, отпишу. Но ты знай, что после этого мы не оставляем барону Маннергейму ничего другого, кроме как отгородиться и откреститься от Белого движения. Он человек чести и не выступит против нас на стороне большевиков, но и помогать нам у него оснований теперь тоже нет.

Адмирал, казалось, и не слушал старого приятеля. Он точно продолжил вслух свои, далекие от обсуждаемой темы, мысли:

– У меня к тебе просьба, Александр. Прежде чем отойти от службы, помоги мне в одном непростом и важном деле. Кроме тебя, я не могу это никому доверить.

Адмирал продолжил не сразу. Он точно собирался с мыслями. Наконец, точно преодолевая нерешительность, начал издалека. Говорил он так, как говорят о чем-то неприятном и мучительном:

– Ты сегодня вспомнил о захвате генералом Каппелем золотого запаса империи. К нему также добавились ценности, которые большевики награбили за время своего правления в Сибири и на Урале. Я отмечаю какую-то возню вокруг золота. Это и понятно. Времена смутные. Даже, казалось бы, порядочные люди являют такие образцы недостойного поведения, что просто диву даешься. А тут столько золота! Даже я до сих пор точно не знаю, сколько его в наших руках!

– Ты хочешь сказать, что до сих пор не проведена ревизия? – Степанов даже не удивился – он был изумлен и поражен таким благодушием и головотяпством одновременно.

– Я пока добился только того, чтобы надежно его охраняли, – на одном выдохе произнес адмирал. Тебе не надо объяснять, что, как только я допущу к золоту банковских чиновников, мы не найдем концов этого золота. До сих пор пересчитывались только те средства, которые изымались на нужды армии, а также золото для расчета с союзниками за поставки вооружения и прочего. Потом, – продолжал адмирал, – ты вольно или не вольно завел разговор об исходе нашей борьбы. При любом исходе это золото не должно стать потерянным для России. У союзников хватает наглости предлагать вывезти его за пределы России. Чехословаки, по моим сведениям, также имеют свои какие-то виды на золотой запас империи.