Книга Сумеречные миры - Владимир Добряков

Микеле Альбимонте был вынужден покинуть родину и начать жизнь изгнанника. Он был и кондотьером, и моряком, и крестоносцем. Несколько раз он пытался вернуться домой, но всякий раз гнев герцога Миланского, который никак не мог простить ему смерти сына, гнал Микеле все дальше и дальше.

В конце концов его занесло в Лотарингию. Там он попытался вступить в императорскую гвардию, но ему дали понять, что итальянцев там не жалуют.

На этом месте я прерываю рассказ вопросом:

— Микеле, а вы встречались с лейтенантом Серебряного полка, графом Саусверком?

На этот раз Микеле отвечает сразу, видно, что речь идет о том, что составило поворотный пункт в его жизни:

— Нет, с графом Саусверком мне встретиться не удалось, хотя у меня и было к нему рекомендательное письмо. Лейтенант со своим полком находился на границе с Орденом. Меня принял граф де Лотрек, начальник штаба мушкетерской дивизии. Он внимательно прочитал рекомендации и выразил готовность зачислить меня в любой из полков. Но одновременно он честно предупредил меня, что вряд ли я обрету в гвардии друзей. Боевых надежных товарищей — сколько угодно, но друзей у меня не будет. К сожалению, сказал он, за итальянцами в гвардии закрепилась репутация вероломной нации. Дело в том, что пять лет назад, во время войны с Орденом, взвод, состоящий из одних итальянцев, оставил без приказа боевые позиции. Почему, никто не знает, так как через час этот взвод попал в засаду и погиб до последнего человека. Но что было, то было, теперь уже не перекроишь. После такого предупреждения я оставил мысль поступить в императорскую гвардию.

— После неудачи с гвардией, — продолжает Магистр, — Микеле решил переменить род деятельности и стал вагантом. Он побывал в трех университетах, где изучал математику, химию, медицину, философию и металлургию. («Однако, — бормочет Жиль, — широкий круг интересов!»)

Венцом его научной деятельности стал достопамятный диспут в Варшавском университете. Монастырь, в который император Роберт сослал на покаяние не в меру ретивого богослова, отличался не слишком строгим уставом и находился на самой границе с Великим Княжеством Суздальским. Микеле воспользовался этими обстоятельствами и, вместо того чтобы каяться, в очередной раз пересек границу.

В Суздальском Княжестве Микеле благодаря своим познаниям и воинскому мастерству быстро занял место в особом отряде великокняжеской дружины. Но служба его там была непродолжительна. Когда Московский князь Юрий Всеволодович был направлен с дипломатической миссией в Италию, Микеле включили в состав посольства в качестве переводчика. Он с радостью согласился. Рассчитывая на дипломатическую неприкосновенность, он надеялся побывать на родине, не опасаясь гнева герцога, встретиться с родными и друзьями и, кто знает, может быть, увидеть ту, из-за которой и начались все его злоключения.

Но он недооценил злопамятность и коварство герцога Миланского. В одну из ночей люди герцога схватили Микеле. Князю Юрию был предъявлен обгоревший труп какого-то бродяги. Микеле Альбимонте, объяснили ему, погиб в пьяной драке в таверне, которая во время этой драки загорелась. В доказательство князю предъявили серебряный перстень с изумрудом, якобы найденный на погибшем. Князь узнал его. Микеле сам рассказывал, что этот перстень подарила ему на память его возлюбленная, когда он бежал из Милана.

А Микеле передали в руки папской инквизиции.

Там давно жаждали «побеседовать» со знаменитым еретиком. Микеле прошел все круги ада в замке святого Ангела. Помимо ереси его пытались обвинить еще и в том, что он прибыл в Италию по поручению императора Роберта и Великого Князя Сергия с тайной миссией организовать заговор. Целью заговора, по мнению инквизиции, было ни больше ни меньше, как убийство Папы Романа и развязывание гражданской войны в Италии. Обвинение в ереси Микеле признал (смешно было отрицать то, о чем шумела вся Европа). Но никакой информации о тайной миссии по поручению Лотарингии и Суздаля инквизиторы от него не добились.

В конце концов с ним устали возиться и приговорили к смертной казни «без пролития христианской крови». В ночь перед казнью мы осуществили перенос Матрицы Микеле сюда, а тело самого Микеле Альбимонте оставили вовсе без Матрицы. Таким образом, вчера на Римской площади сожгли полного идиота, которому было все равно: сидеть ли в тюрьме, гулять ли на воле или гореть заживо.

— Я ничего не соврал, Микеле?

Микеле снова кивает. Я наблюдал за ним, пока Магистр держал свою речь. Он, видимо, все еще не верит, что все для него в его фазе уже кончилось, и все еще не может понять, куда он попал. Кто мы? И для чего он здесь? Он переводит взгляд с одного из нас на другого. Видно, что он никак не может освоиться. Все ему непривычно и непонятно: и оборудование, и мебель, и наш облик, и одежда, и манера поведения. Замечаю, что чаще всего его взгляд останавливается на Кристине, мне и Лене.

— Я заканчиваю, — говорит Магистр. — Еще предварительное зондирование Матрицы Микеле показало, и что это незаурядная личность. Когда же мы, без всяких помех и не спеша, протестировали его здесь, то сразу поняли: перед нами — прирожденный хроноагент. Его психологические данные, приспособляемость, способность принимать нестандартные решения почти не уступают, а в некоторых случаях и превосходят ваши.

Последние слова Магистр адресует мне и Андрею.

Я почувствовал укол самолюбия. Не то чтобы мне было неприятно, что кто-то может превзойти в чем-то нас с Андреем. В конце концов я же сам и сказал, что на каждого непобедимого всегда находится свой победитель. Просто мне не очень-то верилось, то этот выходец из Средневековья сможет освоить сложнейшую программу подготовки.

— И на какой класс вы его собираетесь готовить? — спрашиваю я.

— Прежде всего не мы, — Магистр показывает на себя, — а вы. — Он обводит широким жестом собравшихся. — Для того, чтобы Микеле смог освоить программу, потребуются общие усилия. Что же касается класса, то для начала попробуем аттестовать его на первый. А потом он в паре с Анри будет готовиться на экстра.

Я вспоминаю тяжелейшие месяцы своего «школярства» и с грустной улыбкой смотрю на Микеле. Андрей пожимает плечами и выражает сомнение в том, что выходец из Средневековья сумеет справиться с программой и освоить сложнейшую технику, о которой он не имеет ни малейшего понятия. Но тут вступает Магистр.

— А вот здесь, Андрэ, ты не прав! Андрэ, — обращается он уже ко мне, — ты полковника Михайлова помнишь?

— Конечно, это командир Медведей и наш хроноагент. А что?

— И корпусного комиссара Лучкова тоже помнишь? — игнорирует мой вопрос Магистр.

— Разумеется. Но при чем здесь они?

— А при том, что первого в миру звали Матвей Кривонос, а второго — Стефан Кшестинский.

— Ну и что?

— А то, что Матвей — запорожский казак, а Стефан — польский шляхтич. Мы их забрали сюда из XVII, относительно твоего времени, столетия. Они были заложниками, обеспечивающими перемирие. Один в войске запорожцев, другой — в Польском. Когда перемирие было нарушено, их должны были посадить на колья. Но мы вмешались. А теперь скажи, Андрей, были у тебя к полковнику Михайлову претензии как к пилоту?