Книга Синьора да Винчи - Робин Максвелл

У меня не остается иного выхода. Нарочный, который доставит Вам это сообщение, вручит приору и мою буллу об отлучении. Флорентийской синьории я также наказал не допускать этого сына беззакония до богослужений, а если он не покорится, то отправить его прямиком в Ватикан. Надеюсь, они в полной мере прочувствовали мое неудовольствие. Если городское духовенство ослушается меня в столь серьезном деле, то вся Флоренция ощутит на себе гнет папского интердикта.[53]

Ваш во Христе,

Родриго

Ваше Святейшество!

После того как Савонарола притих на целых полгода — и я уже опасался, как бы все задуманное нами предприятие не пошло прахом, — настоятель монастыря Сан-Марко наконец-то предстал всем в своем истинном свете. На Рождество он открыто бросил Вам вызов тем, что при стечении тысяч прихожан отслужил в Дуомо праздничную обедню. Римскую церковь он во всеуслышание объявил с кафедры «сатанинским лагерем», потворствующим ереси и пороку.

Прибавить к этому, по-моему, больше нечего.

Ваш верный слуга,

Катон

Дорогой мой Леонардо!

Бросай все и тотчас приезжай во Флоренцию. Савонарола арестован.

Любящая тебя, мама.

ГЛАВА 40

Открывая входную дверь, я прекрасно знала, что сейчас увижу Леонардо, и все-таки встреча с сыном взволновала меня ничуть не меньше, чем некогда в саду у Верроккьо, где он шестнадцатилетним юношей позировал в образе библейского героя Давида. Вся наша жизнь состояла из череды разлук и возвращений, и каждое новое не походило на прежние. Неизменным оставалось только утешение, которое мы находили в объятиях друг друга.

Папенька тоже спустился поприветствовать внука. Они обнялись: мой сын — мужчина в расцвете здоровья и сил, и отец, уже переступивший порог дряхлости.

— Я опасался, как бы меня не узнали в городе, — пояснил Леонардо, откидывая капюшон накидки, — а получилось так, что я и сам с трудом узнал Флоренцию. Сколько в ней теперь уныния и мрака!

Он оглядел скудную обстановку первого этажа дома — несколько скамей и дверь в кладовку.

— Кажется, у вас здесь никакой аптеки…

— У нас даже садика нет, — откликнулся папенька, направляясь к лестнице и приглашая нас за собой.

Все вместе мы поднялись на второй этаж. В гостиной было немного уютнее — там стоял стол, а на сиденья я разложила подушечки. Однако без книг — неотъемлемой принадлежности всех наших прежних жилищ — комната выглядела странно пустой, и их отсутствие было для нас трагедией.

Мы сели за стол, где ждал приготовленный мной скромный ужин. Папенька разлил по бокалам вино.

— Хорошо, что в такие тяжкие времена вы с дедушкой держитесь вместе, — сказал Леонардо.

Я стиснула папенькину руку.

— Нам очень повезло. Бедный Пико! Он умер в то самое утро, когда Флоренцию заняло войско французов. Я уверена, что одна беда повлекла за собой другую.

— Хорошо хоть в моем доме обошлось почти без жертв от их вторжения, — сообщил Леонардо. — Не считая бронзового коня. Весь собранный мною металл переплавили и наделали из него ядер для французской армии. Я, конечно, немного погоревал: все-таки было положено столько сил… И потом пустить все псу под хвост. — Он скривился. — Но Лодовико меня пожалел…

— Ты о «Тайной вечере» на стене трапезной? — спросила я, вспомнив о содержании его недавнего письма.

— Мне так обрыдли эти христианские сюжеты, — вздохнул Леонардо. — Но только их и предлагают! Хотя именно они меня и кормят… — Он вдруг обернулся к папеньке. — С прискорбием признаюсь, что я вынужден был прикончить твою дочь. И соседи, и заказчики до того донимали меня расспросами, отчего так долго не видно Катерины, что мне пришлось объявить ее больной. Тогда синьора Риччи выразила настойчивое желание навестить свою приятельницу и отнести ей лекарства. — Он сокрушенно поглядел на меня:

— Как ни печально, но тебе пришлось преставиться! В глубокой печали я закупил три фунта воска на погребальные свечи и выделил восемь сольди на похоронные дроги. Потом я испросил разрешения на погребение, и, знаешь, вся церемония прошла так быстро — я ведь был очень расстроен! — что никто не успел даже узнать, что ты скончалась и уже лежишь в земле. Если ты надумаешь снова приехать в Милан, боюсь, тебе нужно будет прикинуться какой-нибудь другой дамой! Моей экономкой, например, — пошутил он в заключение.

— Что с твоей летательной машиной? — поинтересовалась я.

— Впервые я испытал ее, когда взлетел с кровли Корте Веккьо. Закончилось все провалом, и, что самое обидное, донельзя унизительным. Я едва не придушил Салаи. Когда я рухнул вместе с машиной аккурат посреди Соборной площади… — Я громко ахнула, а Леонардо как ни в чем не бывало продолжал смаковать подробности своего фиаско:

— …мой дорогой сынуля примчался во главе целой своры обеспокоенных миланцев. Но стоило ему увидеть меня целым и невредимым, как он от хохота сначала согнулся пополам, а потом стал кататься по мостовой. Его веселье заразительно подействовало на всех остальных… кроме меня.

— Я понимаю твою беспечность, Леонардо, — сказал папенька, — и твою одержимость полетами. Но прежде чем с тобой что-нибудь случится, подумай о своей матери…

Мой отпрыск вдруг совестливо примолк, потом бросил на меня взгляд украдкой.

— Тебе смешно, мамочка?

Я прижала пальцы к губам, тщетно пытаясь скрыть улыбку.

— Простите, я сейчас вспомнила… свое детство. — Я покосилась на папеньку.

— Сумасшедшая была девчонка, — кивнул он.

— Я так любила носиться по лугам и холмам! Раскинуть руки вширь и представлять себя ястребом, парящим высоко в облаках, легкокрылым и свободным… — Я проницательно поглядела на Леонардо. — Вот где свобода, я права?

Потрясенный, он только кивнул. В его глазах блестели слезы. Вдруг мы оба заметили, что папенька безучастно смотрит в тарелку.

— Ни аптеки, ни огорода, ни клиентов, — вымолвил он с безразличием, какого за ним во всю жизнь не водилось. — Совсем еще недавно я путешествовал на верблюде по Великому шелковому пути… А теперь немощь вцепилась в меня, будто когтями, и не отпускает.

— А ты стряхни ее, папенька, и дело с концом! — посоветовала я. — Над Флоренцией уже брезжит рассвет нового дня. Нельзя оправдываться старостью!

Он с усилием подобрался и выпрямился на стуле.

— За Пико, за Лоренцо, за Флоренцию, — поднял тост Леонардо. — И за возвращение Разума!

Мы сдвинули бокалы пирамидой в знак триумфа и выпили вино в благоговейном молчании. Мне не верилось, что долгожданный день и впрямь настал, но он обернулся явью, а мы, сидящие вместе за столом, посодействовали его приходу.