Книга Похороны ведьмы - Артур Баневич

– Нет никакой магии в горсти срезанных с головы вихров, – заявил он наконец. – Никто никогда об этом не…

– А… если они не с головы срезаны? – Она смущенно отвела взгляд.

Дебрен снова онемел. И молчал еще дольше, чем в прошлый раз.

Помогло ему, вероятно, то, что он все еще держал ее за руку. И что Ленда напрягла все мышцы, чтобы эта рука не дрогнула и не дала ему повод убрать пальцы. Но возможно также, что все решил ее быстрый взгляд.

В глазах, тут же скрывшихся за завесой век, было все, о чем она говорила: и отчаяние, и укоры совести, и отвращение к самой себе. Но не только. Где-то очень глубоко, тщательно погребенная на самом дне, все еще тлела почти незаметная, слабая искорка надежды.

– Ленда, – сказал он очень тихо, – я уже тогда не хотел уезжать из Виеки. Ни подушка, ни волосы тут ни при чем.

– Не говори так.

– Впрочем, теперь уже это не имеет никакого значения. Ни малейшего. Произошло, а почему произошло, мне наплевать. Главное, что письмо, доставленное почтой, было ближе к правде, чем то, что она должна была доставить.

– Дебрен, прошу…

– Значит, мне действительно следовало выпить, перестать крутить и написать то, что думаю. А думаю я так, что по ночам спать не могу. От самой Виеки. Эти мысли то сильнее, то слабее. Исчезают ненадолго и тут же возвращаются. Когда мне на почте сказали, что письмо дошло, а отвечать никто не собирается…

– Прошу тебя…

– Знаешь, что я почувствовал? Облегчение. Так как думал, что мучает меня необходимость выбора. Что есть шанс, а я боюсь рискнуть, не решаюсь за этот шанс ухватиться. А тут, извольте: вполне однозначный ответ. То есть – отсутствие ответа. Все ясно. Шарик исцарапали, чтобы он сработал против чудищ, а волосы девушка Ленда напихала в подушку, потому что пера и пуха у нее было маловато, и доски давили девушке Ленде затылок. До меня ей никакого дела нет, она давно обо мне забыла, так что если мне вообще о бабах думать хочется, то – пожалуйста, но только о других. Лучше всего о тех, что под рукой. И я сразу же пошел в ближайший дом утех – так, для начала, чтобы тело чем-нибудь занять, пока не нападу на бабешку, которая сердце заполонит.

– Ты не обязан мне исповедоваться.

– Ты работала в борделе и знаешь, сколько времени уходит на такую утеху. Больше занимает ползание по лестницам, пересчет сдачи, раздевание, одевание и упрашивание девки, чтобы она перед тем, как утеху доставить, хоть немного подмылась.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила Ленда, изо всех сил стараясь казаться равнодушной.

– Потому что уже слышу, как ты говоришь, что болезни тела эффективно вылечивают кровопусканиями, а такие, как моя, лечат очень похоже, только выпускать надо другую органическую жидкость. Я и сам так думал, но, понимаешь, проверил и теперь знаю, что ничего подобного. Мужик – это мужик и под перину полезет с кем угодно. Но вылежать с этим "кем угодно" под периной… Я пробовал, можешь поверить. Это мучение.

– И очень хорошо, что пробовал, – сказала она, умоляя взглядом, чтобы он поверил в ее искренность. – Я только потому не пробую, что мне нечем. Слышишь, Дебрен? Только поэтому. Если ты считаешь меня приличной и добродетельной девушкой, к ногам которой надо положить сердце, пробитое стрелой, то знай: ты попал как болтом в забор. Моя добродетель на броневом поясе держится и ни на чем больше. Вредная я, людей убиваю, вру и сквернословлю. Так что лучше будет, если ты еще немного поищешь. В конце концов попадешь под перину, которая тебя душить не будет.

– Я говорю с тобой об этом, – слабо усмехнулся Дебрен, – потому что у нас гораздо больше шансов умереть уже сегодня, чем выкарабкаться из этого болота. Нас ждет бой, а в бою надобно знать, каков план, за что человек бьется, когда можно капитулировать, а когда – только умереть. Стоит ли пожертвовать собой ради друга, или же своей жертвой ты ему только навредишь. Ты не хлипкая девица, выдержишь побольше какого-нибудь среднего размера вола, поэтому я ничего не скрываю. Нас наверняка догонят, а когда догонят, то мы наверняка с ними не справимся, потому что я задница, а не фехтовальщик. Так что сейчас, пожалуй, самое время сказать друг другу все, что необходимо.

– Самое время оставить меня в покое и вернуться в Морвак одному.

– Вот это-то и неверно. Я дам тебе все, что в моих силах, княжна, но только не покой.

– Глупый ты. И перестань называть меня княжной.

– Око за око, Ленда, ты мне покоя шестнадцать месяцев не даешь. Знаешь, сколько раз за эти четыреста с лишком ночей я просыпался счастливым, радуясь тому, что было ночью? Один! Чума и мор! Сегодня, в той землянке.

Ленда какое-то время молчала. Голову она держала низко – так, что он не мог заглянуть под капюшон. Наконец пробормотала:

– Я тебе дать не могу ничего, кроме забот, огорчений и смерти. Не надо, Дебрен. Не заставляй меня огорчать единственного… единственного друга. Дьявольщина, ты чародей, человек умный, ученый, нешаблонный! Не надо мне этого. Как я, по-твоему, буду себя чувствовать, когда тебя дырявить болтами или рубить начнут? Если ты вообразил, что мне так будет надежней, то ты ничего, курва, в женщинах не понимаешь! Ничего, слышишь!

Дебрен поднялся, отряхнул снег со штанов. Глянул на восток, откуда они пришли, потом в сторону границы и лишь тогда на Ленду.

– Идет мать с ребенком по полю, – сказал он тоном сказителя, протягивая руки и помогая встать удивленной девушке. – Глядит: волки за ними гонятся. Рядом дерево. Мать, женщина еще молодая, но не очень. Сама на дерево забраться сможет, но ребенка ей не затащить. Может, следующего родит, а может, и не родит. Допустим, что она умная, ученая и нешаблонная, а рыцарские добродетели ей до свечки, как и большинству людей. Как ты думаешь, что сделает такая мать?

Он легким движением развел ей ноги, залез между бедрами. С трудом, постанывая, поднялся. С Лендой на спине. В крестце не стреляло. Потом было уже легче: надо было просто идти.

– Мне никогда такой выбор делать не придется, – зло бросила она. Но в ее движениях злости не было. Была оплаченная усилием и болью борьба за сохранение идеального равновесия. Дебрен придерживал руками ее ноги, седло из скрученного валиком балахона тоже здорово помогало, однако без постоянной помощи девушки, балансирующей, как канатоходец, он не прошел бы и полпути. Она была такая тяжелая, а склон такой скользкий и засыпанный глубоким снегом, что любое неосторожное, непродуманное или хотя бы просто несвоевременное движение Ленды могло их опрокинуть.

Они прошли сто шагов, двести, полтысячи. Местность поднималась, идти было все труднее.

– Дебрен, – вдруг забеспокоилась Ленда. – А что, если из-за меня у тебя на работе неприятности будут? Станцию вам веретено уничтожило, я сожгла все оставшееся, а команда перебита. Не следует ли тебе?..

– Чхал я на фирму.

– Тебе могут задержать повышение.

– Ничего они не могут, – простонал он, продираясь сквозь полосу кустарника, низкого, но зловредно спутанного. – Ты не понимаешь? Фирма – как армия, а порой хуже армии. Если ты свои интересы хоть раз поставил выше фирменных – тебе каюк. А уж за прыжок в сторону с девкой – с ходу на брусчатку выгонят. У меня работы уже нет.