Книга Крест - Сигрид Унсет

Но когда она беседовала с человеком, который был последним живым свидетелем того, как весна ее жизни с Эрлендом сменилась осенью, ей показалось, что теперь она может взглянуть на свою жизнь по-новому. Так бывает, когда поднимаешься на гору над родной округой, куда раньше никогда не забирался, и посмотришь оттуда вниз, на свою долину: знакома каждая усадьба и каждая изгородь, каждая извилина ручья и каждый куст, но кажется, что в первый раз видишь, как все это расположено на местности. И это новое видение сразу помогло ей найти слова, избавившие ее и от горького чувства к Эрленду и от страха за его душу, так внезапно отлетевшую от него. Зло было ему неведомо – она видела это теперь, а бог видел это всегда.

Наконец-то странствования по жизни завели ее так далеко, что она могла оглядеть, как ей казалось, всю свою жизнь словно с вершины самой высокой горы. Теперь ее дорога вела вниз, в сумеречную долину, но пока еще ей была дарована милость понять, что и в одиночестве монастыря и у врат смерти ее ожидал тот, кто всегда видел человеческую жизнь такой, какой представляется нам жизнь людских поселений с вершины горы. Он видел и грехи, и горести, и любовь, и ненависть в людских сердцах так, как видны нам богатые усадьбы и бедные лачуги, тучные нивы и невозделанные пустоши, лежащие рядом на одной и той же земле. И он сошел вниз, к людям, он странствовал среди народов, побывал и во дворцах и в хижинах; он собрал горести и грехи и богатых и бедных и взял их с собою на крест. «Не счастье мое и не гордыню мою, а мой грех и мое горе, о Иисусе сладчайший…» Она подняла глаза ввысь, туда, где на головокружительной высоте над триумфальной аркой было вознесено распятие.

В самой глубине леса колонн, на хорах, утреннее солнце зажгло разноцветные стекла высоких окон, и их отблеск, напоминающий отблеск красных, желтых, зеленых и синих драгоценных камней, заставил померкнуть сияние свечей алтаря и золотой раки, стоявшей позади него. Кристин слушала последнюю вигилию – раннее утреннее богослужение. Она знала, что тексты писания, читавшиеся во время этой службы, повествовали о чудесах исцеления, которые явил бог, вселив силу свою в самого верного рыцаря своего, короля Улава, сына Харальда. Тогда Кристин, подняв к амвону больного младенца чужой женщины, начала молиться о его исцелении.

Но от длительного пребывания в церкви она замерзла так, что у нее зуб за зуб не попадал. К тому же и продолжительный пост очень изнурил ее. Запах толпы, удушливые испарения от лохмотьев увечных и бедняков смешивались с чадом восковых свечей – и влажный, спертый воздух плотно окутывал людей, стоявших коленопреклоненными на полу, холодном в это холодное утро. Но в это время толстая, добродушная и веселая крестьянка, которая дремала позади них у подножия пилястра, сидя на разостланной медвежьей шкуре, – другая такая же шкура покрывала ее парализованные ноги, – проснулась и протянула на свои широкие колени усталую голову Кристин.

– Отдохни же немного, сестра, тебе это, видно, очень нужно…

Кристин заснула, положив голову на колени незнакомой женщины, и ей привиделся сон.

Она стояла на пороге жилой горницы у них дома, в Йорюндгорде. Она была молода и не замужем, потому что ее толстые золотисто-каштановые косы, не покрытые повязкой, свисали через плечи на грудь. Она, как видно, пришла сюда вместе с Эрлендом, он как раз выпрямлялся, пройдя перед нею под низкой притолокой двери.

У очага сидел ее отец и насаживал на стрелы наконечники. На коленях у него была целая груда связок тонких сухожилий, а по обеим сторонам на скамье кучками лежали наконечники и заостренные древки стрел. Когда они с Эрлендом вошли, он как раз склонился над пылающими углями и собирался вытащить маленький треногий медный чугунок, в котором всегда расплавлял смолу. Вдруг он резко отдернул руку, потряс ее в воздухе, а потом сунул обожженные кончики пальцев в рот и пососал их. Он обернулся к Кристин и к Эрленду и глядел на них, нахмурив брови и улыбаясь…

Тут она проснулась с лицом, мокрым от слез.

На коленях отстояла она торжественную обедню, которую сам архиепископ отправлял перед главным алтарем. Облака ладана плыли под сводами наполненной звуками церкви, где многокрасочный солнечный свет теперь сливался с сиянием восковых свечей. Свежий, пряный аромат курений распространялся в воздухе и заглушал запах бедности и болезни. Сердце Кристин готово было разорваться от переполняющего его сочувствия ко всем этим убогим и измученным людям, с которыми свел ее господь. В порыве сестринской нежности молилась она обо всех, кто был беден, подобно ей, и страдал также, как страдала она сама…

«Я восстану и вернусь в чертоги отца моего…»

VI

Монастырь был расположен в невысоких горах близ фьорда, так что почти при всяком ветре рокот прибоя на берегу заглушал шум соснового леса, покрывавшего северные и западные склоны холмов и заслонявшего вид на море.

Кристин видела церковную колокольню над лесом, когда плыла здесь по фьорду вместе с Эрлен-дом. Но из их намерения совершить паломничество в эту монашескую обитель, основанную прадедом Эрленда, так ничего и не вышло, хотя Эрленд несколько раз говорил, что это надо бы сделать. Кристин не приходилось бывать на побережье возле Рейнского монастыря до тех пор, пока она не пришла, чтобы остаться здесь навсегда,

Она думала раньше, что жизнь здесь должна быть такой же, как та, что была ей знакома по женским монастырям в Осло или на Бакке. Но здесь многое было иначе и гораздо спокойнее. Здесь сестры-монахини поистине умерли для мира. Аббатиса фру Рагнхильд хвалилась тем, что вот уже пят лет, как она не бывала в городе, и что за это время ни одна из ее монахинь не переступала границы монастырских владений.

Здесь не брали детей на воспитание, а в ту пору, когда Кристин прибыла в Рейн, в монастыре не было и послушниц. В течение многих лет ни одна девушка не пыталась вступить в эту монашескую общину, так что минуло уже шесть зим с тех пор, как младшая из членов монастырского совета, сестра Боргхильд Марселина, была пострижена в монахини. Моложе всех годами была сестра Турид, но она была послана сюда на шестом году жизни своим дедом, священником церкви святого Климента, очень суровым и строгим человеком. Кроме того, у девочки от рождения были парализованы руки, и вообще Турид была убогая. Потому-то ее сделали рясофорной монахиней, как только она достигла положенного возраста. Теперь Турид было уже тридцать лет, она была очень болезненной, но личико у нее было прелестное. С самого первого дня своего появления в монастыре Кристин изо всех сил старалась услужить сестре Турид, потому что та напоминала ей ее собственную сестричку Ульвхильд, которая умерла такой юной.

Отец Эйлив говорил, что низкое происхождение не должно быть помехой девушкам, желающим вступить в эту обитель, чтобы служить богу. Однако так уж повелось со времени основания монастыря в Рейне, что туда вступали почти одни только дочери и вдовы могущественных и родовитых мужей из Трондхеймской области. Но в тяжелые и беспокойные времена, наступившие в стране после смерти блаженной матери Хокона Холегга,1 (* Хокон Холлег (Хокон V) правил Норвегией в 1299 -1319 годах) набожности среди знати, по-видимому, значительно поубавилось. Теперь о монашеской жизни помышляли по большей части лишь дочери горожан и зажиточных крестьян. Да и те охотнее шли в монастырь на Бакке, где многие из девушек обучались благочестию и женскому рукоделию, сестры-монахини были из простых семей, отрешение от мира не было таким уж суровым, да и самый монастырь лежал не так далеко от проезжей дороги.