Книга Александр III. Истоки русскости - Владимир Александрович Гречухин

бы минимальным, а то и вовсе бесполезным, если бы не их владельцы, родственники и друзья. Родовая усадьба Шишкино связана с Федором Опочининым, спутником детских лет Александра Третьего. Здесь гостем был его друг композитор Мусоргский, которого любил сам император. Древнейшему роду дворян Селифонтовых принадлежала усадьба Артемьева. После того как Наталья Селифонтова стала женой князя Арчила Чавчавадзе, он стал хозяином. Завел там конский завод и разводил породистых лошадей. Его родственница Елена Чавчавадзе недавно сняла прекрасный фильм, посвященный Александру Третьему. Семья великого поэта Федора Тютчева владела по мужской линии усадьбой Знаменское. А так как писатель-славянофил Иван Аксаков был зятем поэта, то приезжал в Мышкин. К радости местных жителей, оставил добрый отзыв о деятельности их главы города Тимофея Чистова: «Городской глава умница и знаток своего дела».

Чтобы понять, зачем писатель Гречухин уделил в своей книге довольно большое место жизни местных усадеб, их созидательной и просветительской роли в эпоху Александра Третьего нужно обратиться к самому автору. А он дал четкое пояснение: «Но нам, краеведам, желающим ясней разглядеть наше русское прошлое, дано посильно проследить пунктирно слабую, но подлинную ниточку исторических перекликов, идущих от царского детства, от Федора Константиновича Опочинина, Михаила Семевского, князей Волынских, дворян Селифонтовых, князей Чавчавадзе в сегодняшний день, в котором образ Александра III, подлинно русского императора, воскрес в своей исторической подлинности. Он вновь привлекает и ободряет русских людей, и в их числе и жителей срединной России, чьи предки имели счастье видеть этого могучего россиянина в своих родных местах».

Достоверность факта для Гречухина всегда нуждалась в подтверждении. Сообщить читателю, что русские люди стремились увидеть любимого императора и испытывали от этого счастье – это одно дело. Другое – нужно доказательство. И Гречухин добавляет к сказанному, что семья его прадеда Зиновия Тимофеевича шла сорок верст пешком из далекой мышкинской деревни Левцова до Углича, дабы увидеть членов императорской фамилии.

Про «слабую, но подлинную ниточку исторических перекликов» написано, скорее, из скромности характера писателя-краеведа, чем из желания умалить значение истинно важных перекликов одних событий с другими, одних личностей с другими. Не произойди общение Федора Опочинина или Веры Скрыпициной, неизвестно, какими бы вышли линия поведения и государственная служба Александра Третьего. История мышкинских усадеб, к которой имеет пусть и не самую коренную связь император, в книге Гречухина показана для того, чтобы получилась широкая панорама не только собственной жизни Александра Третьего, но и ушедшего века, участником множества событий которого довелось ему быть. То, что Гречухин смакует факт, как император осуществил решительный поворот нашего зодчества к исконно русским мотивам, и что тот был не только тонким ценителем русского изобразительного искусства, но и реальным пропагандистом его, говорит о том, что автор вывел из героя Хозяина русской культуры, понимающего национальную историческую проблематику и осуществившего зримый прорыв русского изобразительного искусства в живую современность. Свидетельств данному выводу множество – это не только открытие императором Русского музея, но и значимая поддержка передвижников. Редкий случай в истории правления русских царей произошел тогда, когда Александр Третий демонстративно купил у художника Поленова картину за баснословную сумму, которая позволила художнику построить на Оке усадьбу – мечту всей его жизни. И любимым художником, истинным единомышленником был назван Васнецов, автор глубоко национально-патриотической живописи.

И опять же краевед Гречухин не был бы краеведом, если бы не отвлекся от государственной значимости фигуры императора и не показал его русскую душу, национальный характер, народность, искренность чувств. Будь он солидным ученым, думающим, как в монографии возвеличить императора через его грандиозные свершения в экономике и культуре, прошел бы мимо ценности уроков первой учительницы Скрыпицыной и уж тем более не стал бы придавать значение, либо вообще обращать внимание на тот поступок, который совершил Александр Третий, когда по приезду в Мышкин свернул свои планы и направился с поклоном и превеликой благодарностью в далекую усадьбу Кучино к учительнице Скрыпициной. Но Гречухин – краевед, он обожает любой исторический факт, возвышающий историю родного края и соединяющий эту историю с общей историей государства, потому считает его достойным и важным. И выпусти из поля зрения этот берущий за душу благородный поступок, он бы отказал себе в праве быть настоящим краеведом. Ну, а читатель никогда бы не узнал об истоках глубокой русскости благодарного Царя-славянофила.

Из всех историков, создавших жизнеописания Александра Третьего, только Гречухин осмелился вскрыть православную, кровную, промыслительную связь русского царя с родной землей и проследить, какой пользой для страны обернулись привитые ему уроки русскости и державности, и его усилия по укреплению национального самосознания русских людей. По книге Александра Боханова, к примеру, любой читатель сразу определит человека целеустремленного, дотошного и упорного. Отметит также в императоре энциклопедичность, широкий кругозор, способность нестандартно и независимо мыслить. Но нет в его фундаментальном труде ни слова про национальное самосознание русского народа, глубокий русский патриотизм, сохранение национальной исторической памяти, про любовь к национальным началам, к почитанию русского национального уклада жизни. Нет рассуждений, зачем император строил особую самодостаточную русскую цивилизацию и каким образом защищал её национальные интересы. Ну, а понятие «русскость» Александр Боханов вообще избегал… Между тем, у Гречухина оно встречается на страницах книги аж тридцать раз!

Разгадку обоснованности столь частого употребления слова «русскость» следует искать в самом произведении Гречухина. Я нахожу её на первых же страницах. В разделе – «Быть русским человеком», он пишет: «Для Опочинина это являлось необходимым условием подлинных гражданских чувств и подлинной любви к своему Отечеству. А такое, увы, было свойственно далеко не всему русскому дворянству, не говоря уж об его аристократии. Ведь известно, что в Европе не находилось людей более космополитичных, чем русские аристократы. Русская народная национальная жизнь, народный быт, народная культура для них были столь же чужды и далеки, как реальность папуасов с Новой Гвинеи или туземцев с острова Пасхи. Многим из них был известен русский язык. (Достаточно напомнить, что многие государственные документы ещё в начале XIX века для народного понимания приходилось переводить с французского на русский.) Истинная жизнь, истинный смысл земного существования многим русским аристократам виделись лишь в Европе, но никак не в России. И у Запада они пытались учиться этой истинной жизни. Но научились лишь красивым манерам, красивой трате средств, а не созиданию материальных и культурных основ достойной национальной действительности. Они не стали создателями новой России…»

Понятливей эта цитата Гречухина становится при ознакомлении хотя бы с кругом друзей и единомышленников, окружавших императора в его юные годы, – Федор Опочинин, Вера Скрыпицина, старый унтер-офицер лейб-гвардии Семеновского полка Тимофей Хренов, именуемый цесаревичем