Книга Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько

его закономерно вытекает из всего предшествующего творчества В. Лихоносова и он не может взглянуть на него объективно, со стороны.

В 1978 году был опубликован роман В. Лихоносова «Когда же мы встретимся?». Обращение писателя к новому для него жанру само по себе, казалось, обещало глубокое и серьезное художественное исследование характеров, судеб, времени. И сюжет вроде бы представлял для этого объективные возможности: на протяжении многих лет проследить жизнь четырех друзей из провинциального сибирского городка, разбросанных по разным концам страны.

Трое из них — Егорка, Димка и Никита приезжают после окончания школы в Москву поступать в институты. Такова завязка романа. Кончилось беззаботное время юности. Настала пора испытания твердости их характеров, прочности их дружбы, верности своим романтическим идеалам.

Но постепенно сюжетная линия романа, связанная с Никитой, сворачивается и намечается лишь пунктиром, Димкина — отступает на второй план. И в центре внимания оказывается Егорка, поступивший в театральную студию и сразу же окунувшийся в пучину богемной столичной жизни. Удастся ли ему и его друзьям сохранить нравственную чистоту и благородство стремлений на тернистом пути, «в сетях призрачной городской жизни» — вот что занимает В. Лихоносова. Проблема для него далеко не новая. Как, впрочем, хорошо знакомы и главные герои — Димка с Егоркой, вначале еще не тронутые тленом цивилизации, и их кумиры: многозначительно молчащий писатель Астапов — «абсолютная совесть» и историк Свербеев — хранитель русской старины.

Но есть в романе и новый сюжетный поворот, который Виктор Лихоносов еще не использовал для испытания идеалов своих героев, — искушение женщинами. «Ношусь со своими проклятыми благородными стремлениями, кое-кто двадцатисемилетних хватает, ей никакого вреда, кроме удовольствия, и ему для познания жизни… Но мне скотская любовь противна», — мысленно признается Егорка Димке — другу детства и товарищу по несчастью, вступившему вместе с ним в прозаический мир взрослых.

Мир этот действительно не прост. А к тому же женщины в романе выведены такие, что героям не позавидуешь. У Лизы, в которую Егорка был влюблен, одно время «голос переливался то лениво, то серебряным всплеском; ножки игриво топтались и так и этак», а выражалась при этом она загадочно, как пифия: «Моя звезда не горит. И не ищи во мне порочности. Чистый огонь безумия во мне». Наташа, которой суждено было стать его женой, с соизволения автора, делает два важных открытия: во-первых, мужчина тускнеет и теряет ореол после того, как станет знаком и доступен «загадочному утробному женскому чувству», а во-вторых, что в мужчине просто необходимо сомневаться, «если думаешь о долгой жизни с ним». Лиля — жена Дмитрия, как всякая женщина, «молча противится в семье тому, что любила раньше в мужчине», и убеждена в том, что «мужчины — скоты», а друзья его — «чокнутые».

Немудрено, что Егор, когда к нему — известному уже киноактеру — приходит в гостиницу с объяснением в любви К., дает себе слово, «что будет вести себя без притязаний, зачем ему эти глупости с всегда одним и тем же концом?» Теперь он знает, что жены очень быстро превращают любовь в «семейную жвачку».

О чем же написан роман? «О дружбе, о том, как летят годы, о любви, о счастье, о страдании души» — утверждает автор, а в другом месте уточняет: «Все летит и меняется в каком-то кружении, но твои представления о лучшей жизни остаются такими, какими они сложились в том далеком пропавшем возрасте». И читатель, судя по всему, должен вновь проникнуться элегической грустью из-за того, что никогда не вернется больше пора прекрасной юности и что хотя главные герои — Мишка и Егорка вроде бы стремятся сохранить верность своим прежним идеалам любви и дружбы, но былой их нравственной цельности и чистоты уже нет.

Однако, для того чтобы вызвать это чувство, Виктору Лихоносову — так же как в свое время Алле Драбкиной — приходится уже совершенно неправдоподобно деформировать реальность, недопустимо упрощая образы и ситуации. Элегический взгляд на прошедшую молодость героев здесь утрачивает свою поэтичность, свою художественную силу и одновременно обнажается его психологическая первооснова, блестяще описанная еще Гегелем: «…Невозможность непосредственного осуществления его (юноши, превращающегося в мужа. — В. Х.) идеалов может ввергнуть его в ипохондрию… В этом болезненном состоянии человек не хочет отказаться от своей субъективности, не может преодолеть своего отвращения к действительности и именно потому находится в состоянии относительной неспособности, которая легко может превратиться в действительную неспособность».

А. И. Герцен в статье «Капризы и раздумье» очень точно выразил суть юношеского романтизма: «В юности человек имеет непременно какую-нибудь мономанию, какой-нибудь несправедливый перевес, какую-нибудь исключительность и бездну готовых истин. Плоская натура при первой встрече с действительностью, при первом жестком толчке плюет на прежнюю святыню души своей, ругается над своими заблуждениями и по мере надобности берет взятки, женится из денег, строит дом, два… Благородная, но не реальная натура идет наперекор событиям, не стремится понять препятствия, а сломить их, лишь бы спасти свои юношеские мечты, и обыкновенно, видя, что нет успеха, останавливается и, остановившись, повторяет всю жизнь одну и ту же ноту как роговой музыкант».

По этому определению Алла Драбкина и Виктор Лихоносов — натуры, несомненно, благородные. И все их творчество — осознанно или неосознанно — подчинено той высокой и чистой романтической ноте, с которой они начинали когда-то. Но одна и та же нота — даже самая высокая и самая чистая — не может неизменно звучать на протяжении многих лет — она стареет, становится фальшивой.

Все течет и все изменяется. Романтизм Аллы Драбкиной и Виктора Лихоносова тоже изменялся. Изменялся, но не развивался. Он не стал философским — не разросся в законченную и цельную художественно-философскую систему, не стал психологическим — не обрел значительной психологической глубины и сложности. Он постепенно вырождался во все более поверхностное, экзальтированное — и потому все менее убедительное — эмоциональное доказательство юношеских «мономаний» и «готовых истин».

«В юности есть нечто, долженствующее проводить до гроба, — писал Герцен, — но не все: юношеские грезы и романтические затеи очень жалки в старике и очень смешны в старухе. Останавливаться на юности потому скверно, что на всем останавливаться скверно, — надобно быстро нестись в жизни». Причем «нестись» осмысленно, «воспитывая свои убеждения по событиям», как поступает «действительная» натура в отличие от «плоской» и «благородной».

Алла Драбкина и Виктор Лихоносов достигли того возраста, который Пушкин назвал «старостью нашей молодости». Судя по последним произведениям, их романтизм исчерпал себя. Но в раннем творчестве у той и другого были удачные опыты реалистической прозы, непревзойденные до сих пор по живости, колоритности, психологической точности образов и ситуаций («Семеновна», «Паня и Фома» — у А. Драбкиной, «Марея», «Родные» у В. Лихоносова). Может быть, настало время всерьез обратиться к этому жанру, чтобы найти продолжение, достойное начала.