Книга Чужак - Симона Вилар

— Молчи! — поднял руку Аскольд. — Что Дир, что ты — одно слово, чужаки. Или забыл, что киевляне нас на княжение полюбовно звали? Нельзя их злить сейчас, когда весть об Олеге идет, что и князь он получше, и защитник понадежнее. Тем более нельзя Бояна трогать. Он душа киевлян, любимец богов. Любую неудачу тогда на нас спишут, словно мы самим богам в душу плюнули.

Олаф этого не понимал. Отошел, даже не стал помогать князю с Мусоком поднимать и уносить бесчувственного Дира. Молча взял с камня свою накидку, вроде тоже хотел уйти, но замер, взглянув на княгиню. Она стояла перед распятым Ториром, словно глаз не могла отвести.

— Что, хорош ли полюбовничек Милонеги-княгини?

Твердохлеба не отвечала. Закрывшись тканью паволоки от царящего здесь смрада, приподняв лампу, разглядывала варяга. Видела его потемневшее лицо — с разорванным в уголке ртом, со следами побоев, набрякшими веками. Осветив лампой, разглядывала его изувеченное тело, в потеках крови, со страшными, пузырящимися ожогами на светлой коже.

— Что?

Она словно только теперь заметила стоявшего рядом Олафа.

— Ты еще здесь, ярл? Иди, а я хочу поглядеть на того, кто мою единственную дочь погубил. Сладко мне это.

Ярл запустил пятерню в гриву длинных белых волос.

— Ну-ну.

Волоча по полу накидку, он медленно исчез за выступом прохода пещеры.

Твердохлеба продолжала разглядывать Торира. Когда хруст каменной крошки под ногами ярла стих, она быстро оглянулась. Потом, намочив край широкого рукава в кадке с водой в углу, стала обтирать окровавленное лицо варяга. Со стороны это выглядело даже трогательно, если бы темные глаза Твердохлебы не горели при этом как-то странно.

От прикосновения влажной ткани Торир глухо застонал. Вздохнул глубже, стал медленно поднимать голову. С трудом разлепил опухшие веки.

— Тьорд?

Какое-то бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга.

— Спасибо, что не предал меня, Ясноок.

Он попытался улыбнуться. В уголке его обезображенного рта выступила кровь.

— Не меня благодари, а перунников, которым ты все еще нужна.

Она чуть кивнула. Потом торопливо отставила лампу, сорвала с пальца один из перстней, повернула камень, и он словно открылся. Она поднесла его к губам Торира.

— Вот, здесь зелье заморское, у одного ромея приобретенное. Выпьешь и уснешь. И так незаметно уйдешь в Ирий.

Торир опустил глаза на кольцо. Потом вновь поднял на княгиню.

— Ты все ж боишься, что проговорюсь о тебе?

— И проговоришься, — с нажимом сказала Твердохлеба. — Пыток никто не выдерживает. — Попробовала улыбнуться. — И от мук хочу тебя избавить. Ты просто уснешь, мой мальчик. Это все, что я могу для тебя сделать.

Он глядел на нее, потом напрягся в веревках, выгибаясь, пытаясь отстраниться.

— Сама же предала, а теперь травишь.

Она молчала долго. И постепенно участливое выражение на ее лице сменилось другим — злым, презрительным.

— А ты не предавал меня, когда лгал, что Олег возьмет Милонегу в жены? Ты насмехался надо мной в своей лжи, ты погубил мое единственное дитя. Мою кровиночку…

—Не говори только, что скорбишь об участи Милы, Тьорд. Ты всегда лишь хотела возвыситься с ее помощью. Быть княгиней-матерью при новом властителе.

— Что с того? Или ты думал, что я откажусь от княжества, даже мстя Аскольду? При нем-то я повелительница.

Торир застонал, чувствуя боль и разочарование.

— Теперь ты предашь всех. — Она отвела взгляд.

— Это я еще подумаю. Но водить себя за нос перунникам больше не позволю.

Хотела еще что-то сказать, но закашлялась от дыма. И вдруг схватила Торира за волосы, приблизила его лицо к своему.

— А знаешь, мне сладко, что ты здесь. И не только потому, что погубил Милонегу. Лгал ты или твои хозяева — мне не так и важно. Отдавая тебя Аскольду, я мстила Вальгерд.

Она отпустила его волосы, брезгливо вытерла руку о платье. Варяг словно на миг забыл о боли. Глаза его расширились.

— Ведь вы были подругами с моей матерью!.. Я бы на части дал себя порвать, но молчал бы о тебе в память, о той вашей дружбе.

— Да плевала я на дружбу этой бродяжки воинственной! А вот то, что она бросила меня, что не сражалась за меня до конца, за свою княгиню… Что из-за нее я претерпела все унижение и позор. Что сыновья мои пали… А она бежала, спасая тебя. Своего щенка… — Теперь она почти задыхалась, с губ ее летела слюна. — Я все годы молила богов наказать ее. И если душа ее не рассыпалась за это время в прах, пусть знает, что я сделала с ее сыном!

— Ты с ума сошла, — поразился Торир. — Боги помутили твой разум, Тьорд!

И тут она расхохоталась, зло, торжествующе.

— Нет, я в своем уме. И не было еще никого, кому бы я не отомстила. Тебе ли, Аскольду ли. Что ж, и его тоже не минует моя месть. Я умею ждать своего часа. А теперь… — Она вновь повернула перстень. — Прими это как последнюю милость от меня.

Но он даже не взглянул на ее руку.

— Не дождешься. Я бы и принял это, как избавление, но только не от тебя, змея.

Она криво усмехнулась, чему-то кивая головой. Щелкнула камнем перстня.

— Аскольду выдать меня хочешь?

— Нет. Но милость, принятая от тебя, для меня хуже пытки. — Она словно и не слышала. Все также, чуть кивая, огляделась.

— Выдашь, выдашь, — бормотала княгиня, и ее взгляд блуждал вокруг. Пока не остановился на жаровне, где на решетке все еще лежали орудия пытки. И тогда она заулыбалась. Подошла, стала перебирать их. Наконец выбрала тяжелые щипцы, подняла их словно взвешивая. — Сейчас я размозжу твою голову. Скажу Аскольду, что не сдержалась, мстя за дочь. И пусть он гневается. Ничего-то он мне не сделает.

Торир презрительно смотрел, как она поудобнее перехватывает за рукоять клещи, как, взяв их обеими руками, отступает, отводя руки для размаха. Но потом его взгляд скользнул куда-то в сторону. Он увидел, как из другого прохода бесшумно появился Олаф, стремглав подскочил, схватив руки княгини.

И тогда она закричала, борясь с ним и рыча, пока он все же не вырвал у нее клещи, почти отшвырнув княгиню в сторону.

Твердохлеба упала у стены. Сперва только задыхалась, но быстро пришла в себя.

— Олаф? Вижу, ты хорошо изучил переходы пещер.

— Неплохо, — кивнул он, все еще поигрывая отнятыми у нее клещами. Потом бросил их на решетку. И при этом улыбнулся. — Что ж, и на этот раз меня не подвело чутье. Я ведь всегда чувствовал, — что зря оставил тебя живой Аскольд. Эх, если бы тогда его викинги побольше позабавились с твоим телом… Грязная тварь! Ну, ничего. Как бы ни любил тебя конунг, думаю, он сумеет вызнать, что ты замышляла против него все эти годы.