Книга Пером и шпагой - Валентин Пикуль

В феврале 1778 года известная Дюдефан справилась через секретаря, сможет ли принять ее Вольтер, на что ей ответили, что уже триста человек ожидают случая увидеть мудреца. Но для «кавалера-амфибии» очереди не существовало, — настолько велико было любопытство Вольтера… Вольтер после свидания с де Еоном сказал графу Аржанталю:

— А это славная загадка для истории.., не правда ли? Что, если наша академия докажет совершенную подлинность его женского пола и де Еон станет Орлеанской девой, спасшейся от костра?

Но шевалье было не суждено стать Орлеанской девой, спасать отечество и всходить на пламя легендарного костра. Он написал серию памфлетов, которые громыхнули над Парижем, словно петардная батарея. Этим он смутил прежде всего Версаль: выходит, королева напрасно тратилась, сама рисовала, кроила и мерила — из-под юбок де Еона все равно торчат сапоги лихого драгуна…

Скоро Франция опять начала войну с Англией, вступая в борьбу Канады за независимость. Де Еон только и ждал сигнала военной трубы: теперь его пышные юбки взметали пыль в темных галереях военного министерства. Но старый маршал Виктор Брольи не был уверен в успехе:

— Я знаю вас, мадемуазель, еще по старым кампаниям за храброго офицера. Но как посмотрит на это министр? Военный министр посмотрел на де Еона и увидел… женщину.

И тогда кавалер сорвал с себя ненавистные юбки. Натянул мундир, прицепил шпагу, кинул треуголку под локоть и, напудрив парик, отправился в Кафе де Фуа, чтобы основательно напиться. Вызывающе и броско пестрел бант ордена, качалась в ухе его сережка. Это было уже явное нарушение приказа короля.

К нему подошел русский доброжелатель — Хотинский, секретарь посольства в Париже:

— Зачем вы это сделали, сударь? Вы ведь знаете, что, отказавшись от женского платья, вы лишаете себя пенсии.

— Не тревожьтесь, дружище, — ответил де Еон. — Мои фижмы уже заложены в ломбарде на «Горе благочестия», и нищета отодвинута ровно на тот срок, с которого его величество король снова поставит меня на свою казенную конюшню…

Он не ошибся: в одну из мартовских суббот 1779 года за ним пришли стражи Версаля, и «кавалер-амфибия» был заключен в кольцо штыков. Тюремный мальпост поджидал его возле подъезда. Он вспомнил Россию, где говорили мудро: от сумы и от тюрьмы не отказывайся, — и смело шагнул в глубину зарешеченного мальпоста. Ширмы на окнах задернули, свистнул бич, и лошади поскакали…

Дижонский замок — тюрьма короля! Возмутитель спокойствия заперт на сто замков.

Без суда, даже без объяснения причин ареста де Еон был затиснут среди заплесневелых камней Дижона, и он стал трясти решетки своей камеры.

— Я был дипломатом, — разносилось по тюрьме, — и представлял лицо всей Франции за границей. Я был воином — и владел оружием, доверенным мне Францией… Никто не может упрекнуть меня, что я плохо служил отечеству. А теперь.., что вы делаете со мною?..

А после Дижонского замка потянулись монастыри. Молитвы, свечи, бдения, шепоты, кляузы, тоска. Он, как бешеный, устраивал скандал за скандалом, вызывал дебош за дебошем — только бы не жить этой постылой жизнью!

Ворота одной обители раскроются, а другие его примут. Кончилось все это тем, что ни один монастырь Франции не желал иметь де Еона в своих стенах…

Опять летят через забор тряпки, бутылки и книги. Толстущая аббатиса, похожая на раздавленную жабу, кричит:

— Нам не нужны такие поганые девки, что блудят по ночам с монахами и пьют водку, как солдаты… Убирайся, потаскуха!

Де Еон поднял из пыли томик Парни и роман Свифта.

— Эй, жаба! — заорал он в ответ аббатисе. — Хочешь, я поражу тебя в самое сердце?

И он задрал на себе юбки, обнажив тело.

— У-у-у-у-у… — завыла аббатиса, пропадая за оградой.

* * *

Так-то вот однажды, неся в котомке Парни и Свифта, прошла по дорогам Франции странная женщина — упругой походкой кавалериста, широко размахивая руками. Загорелая, неунывающая. Из зелени садов сверкнули черепицы крыш, пахнуло ароматом глициний.

Вот и Тоннер, милый Тоннер! Отсюда увезли его мальчиком, и сейчас он вернулся… Как блудный сын. Но — кем вернулся?

И свершилось чудо: престарелый аббат Марсенэ, его учитель, был еще жив и встретил его возле церкви словами:

— Шарло, не я ли, скажи, частенько сек тебя по румяной, как яблочко, попочке? Уж кому-кому, а мне-то хорошо известно, что ты не был девочкой… Ах ты сорванец! Ты и здесь набедокурил не так, как все добрые мальчики. Поцелуй же меня, старика…

Давили виноград босоногие крестьяне. Забродило в подвалах молодое вино. А что еще надо драгунскому капитану, отставшему от своего полка? Подтверждая слова аббата Марсенэ, ходил де Еон — на потеху землякам! — бриться в сельскую цирюльню. Висела там над дверями красочная картина: тазик с бритвой, а над ним пролетает комета. У порога оставлял де Еон деревянные бабуши, в одних чулках залезал в кресло. В осколке зеркала смеялась ему женщина, поправляющая на себе платье.

— Мадемуазель, вам бы жениться, — говорил брадобрей Букэн, намыливая щеки «амфибии». — Любая пойдет за вас в Тоннере…

Иногда де Еон совал ему в руки табакерку с вензелем короля:

— Милый Букэн, подержите ее в закладе: опять нужны деньги…

А до чего же тихие вечера на родине, как сладко и утешно пахнет волшебным сеном. Хорошо спится в саду, на отлогих виноградных террасах. Вспоминая далекое детство, зарывался де Еон с головою в вороха листьев, слушал по вечерам рожок пастуха, засыпал под шлепанье водяной мельницы.

Только изредка прорывалось — во гневе:

— Что ты скажешь теперь, принц Конти?.. О, проклятая дохлятина Герши… И ты, подлец Бомарше!

Но протекли годы — самые спокойные в его жизни. Закончилась война с Англией, и де Еон начал собираться в дорогу.

— Пять лет, — сказал он сестрам, — мои сомнительные прелести видели только горох и капуста. У мира появились новые заботы, но пора напомнить королям, что я существую. Очень тихо жили они без меня — пора уже мне поскандалить с ними!

* * *

Лондонская газета отметила его появление заметкой. Причем журналисты что-то напутали, и читателям было сообщено, что в Англию прибыла вдова известного кавалера де Еона.

Это сразу же всех развеселило… Остряки тогда говорили:

— Наш де Еон превратился во вдову самого себя!.. С нищенским налегке, без перчаток и без муфты, шлепая неновыми туфлями по слякоти, однажды пожилая женщина ударила молотком в дверь дома лорда Феррерса. Это был де Еон, который заявил наследнику:

— Ваш покойный брат, имя которого и титул вы, лорд Феррерс-второй, ныне носите, был моим близким другом…

— Не знаю, — отвечал Феррерс-второй.

— Но, — продолжал де Еон, — лорд Феррерс-первый, мой большой друг, остался мне немало должен, и вот в доказательство векселя… Пожалейте же эмигрантку на чужбине, которая не имеет за душой ничего, кроме доброй памяти о своем друге.