Книга Злачное место - Николай Шпыркович

– Есть, конечно. Он, как диагноз ему поставили, так сразу и сюда зашел. Я тогда его уговорил подождать, может, говорил, обойдется еще. Да и сохнет человек от рака сильно. Ну а через полгода, когда ясно стало, что не протянет он долго, я сам к нему сходил. Мы тогда и сделали все.

– Ну так ты не тяни тогда.

– К обеду приду. До обеда протянет, думаю?

– Должен, – с некоторым сомнением, правда, сказала Наталья. – Ну так я пойду?

– Давай…

Наталья ушла, а Трофимыч, немного посидев, пошел в сарай, где стояли доски и все необходимые приспособы. Вот чего он набрал тогда, по Хрени, так это инструментов разных, по плотницкому делу и по столярному. Старался брать чего попроще, чего без электричества. И безо всяких там наворотов. У него и так запас хороший был, а теперь и подавно. Передать только некому… Варька разве плотничать будет? Да и не надо ей, она в больнице. Доктор ее там учит, говорит, что будет из нее врач. И Трофимыч думает, что будет, – зря она, что ли, два курса института закончила? А они все в роду были быстрые «на подхват»: если чего увидят, так и сами сделают, и не хуже прочих. Вот и сам Трофимыч – дед его не то что специально учил своему ремеслу, а так, как-то само собой получилось, и Трофимыч, малой совсем тогда, запомнил, что дед говорил и показывал. Потом всю жизнь не пригодилось это знание Трофимычу – то шоферил он, то еще где. Ну плотничество-то, само собой, вещь хорошая, а вот дедово умение ему только после Хрени и стало нужно. И сразу, откуда все взялось, будто вчера дед его учил только. И недолго ведь учил – помер быстро. Пил крепко, вот и цирроз заработал, а и смертью своей Трофимыча научил: увидел он, как из деда кровь горлом хлещет, – так пил в жизни три раза всего – как Гагарин в космос полетел, на свадьбе своей да на похоронах Машиных.

Про Василия он давно уже знал, как и прикидывал, что Наталья к нему придет. А и то: раздолбаи эти – гонору много, а норовят побыстрее и полегче сварганить. Так что все у него и так было почти готово. Самую малость только и осталось доделать…

Гроб ему помог довезти на «уазике» Димка с соседней улицы. То есть для Трофимыча он Димка, сам-то он себя «Котел» зовет. И другие зовут, и на кликуху свою Димка отзывается, а и вся молодежь, да и постарше многие, как с ума посходили: все друг друга поголовно кличками взялись обзывать. Суще, прав был Жеглов из того фильма: «…Ни имен, ни фамилий – одни кликухи позорные…» – только вот он Сергей Трофимыч – и помрет Сергеем Трофимычем. И фамилия у него есть – отцовская и дедовская. А если его каким-нибудь Трохой или Шматком, прости господи, назовут, так Трофимыч и не обернется на такое обращение. Правда, кликухи – это все же больше у тех, кто с оружием ходит: им так проще в бою, говорят. Ну и ладно. А он – Трофимыч.

Доски высохли настолько хорошо, что Трофимыч и Димка легко внесли гроб в дом Василия, без напряга. А думать надо: гроб один сколько весит? а с покойником? А то наделают из елки сырой. А людям корячься потом.

Установили они его возле кровати, на табуретки, и Димка, попрощавшись с Трофимычем, ну и заодно уж и с Василием, вышел. На поминки обещал зайти. Будет, наверное: Василий сам позвал. А ему отказать – грех.

– Ты вот что, Трофимыч, – слабо сказал Василий вскоре после того, как Димка ушел, – позови Наталью, да и переложите меня, чтобы потом не морочиться. Мне уж все равно где лежать.

– Хорошо, – серьезно кивнул Трофимыч. Василий все же правильный мужик. Не то что некоторые: «…А как меня обмоют… А не хочу живым в гроб ложиться…» – а потом лови его по квартире. Это сейчас Василий – кожа да кости и руку чуть поднимает. А потом – хрен поймаешь. Ну или убежишь, как карта ляжет. На этом не одни погорели – думали, что бабушки и дедушки с одышкой и отеками так такими неповоротливыми и останутся, несмотря на то что Хрень приключилась во всем мире. Переложили они Василия быстро. Трофимыч таких уже видел и не удивился легкости его тела. Ну и Василий хоть и немного, но помог, не без того. Сам высох да доски легкие – вот и ладно будет нести и в могилу опускать. А гроб как раз впору оказался, а сняли бы мерку в первый раз – совсем потерялся бы Василий в гробу. Вишь ты, как рак ест человека. И с чего он у него бывает? Внучка говорила, что теперь его поменьше стало: экология улучшилась, и вирусы эти – помогают они человеку, что ли, пока он жив, и те, все другие, вирусы давят, а от других вирусов и рак тоже, говорит, был. Так что, говорила, «…вирусная теория, как одна из причин возникновения рака, которую никак не могли доказать или опровергнуть, блестяще подтвердилась». Блестяще, это точно. Аж искры из глаз у всех посыпались.

– Ну давай, пристегни, что ли, – нарочито спокойно сказал Василий. Совсем у него, видно было, сил не осталось.

Можно было, конечно, но тут уж Трофимыч не захотел себе жизнь облегчать. Они еще с час о том о сем поговорили, и только когда Василий стал закатывать глаза, путаться в словах и шумно дышать, Трофимыч ловко подвел ременную петлю под руки и через грудь Василия, защелкнул замки на боковых крышках гроба. В специально проделанные отверстия в боковинах вставил металлический штырь с нарезанной на концах резьбой и навинтил на концы штыря гайки. Теперь даже если бы и захотел Василий встать – ничего у него не вышло бы. Вошедшая Наталья, закусив губу, смотрела на все это и утирала слезы белым платком.

– Наталья, ты иди, – мягко сказал Трофимыч, – скоро уже, я позову потом.

– Хорошо, – всхлипнула та и вышла из комнаты.

Трофимыч уселся возле гроба и терпеливо принялся ждать. Где-то еще через полчаса дыхание у Василия стало совсем шумным и глубоким. Вот точно говорят: «Перед смертью не надышишься», – и вправду большинство, кто умирает, так и дышат, будто весь воздух мира выдышать хотят. А вот такого, как в фильмах, где умирающий до последнего момента с родственниками-друзьями говорил бы, а потом за секунду до конца бессильно голову на подушку отбросил: типа все, – вот такого Трофимыч ни разу не видел. И тут кино сбрехало.

Василий уже не дышал даже, а так, воздух глотал. Прямо как лещи, что они с тем же Василием ловили на Симонихе. Широко открывая рот, Василий давал рассмотреть свои зубы, и Трофимыч с некоторой опаской увидел, что их у соседа еще очень даже много. Куснет запросто – и кранты. Собственно говоря, можно было бы уже и сейчас заканчивать, но… как-то Трофимыч не мог никогда себе такого позволить – все же живой человек. Василий. Пока.

Василий как-то вытянулся, вдохнул особенно глубоко – и не выдохнул вроде. Просто опала грудная клетка, и в комнате воцарилась полная тишина. Вот теперь, кажись, все… сумка с инструментом у Трофимыча давно была наготове.

Василий открыл глаза и сразу «навелся» на Трофимыча. Вот который раз уже он подивился: пора бы уж привыкнуть, а все равно мороз по коже – такой лютой ненавистью полыхали глаза у соседа. Василий дернулся, попробовал подняться, но штырь установленный поперек шеи, мешал ему в этом. Мертвяк попытался поднять руки – и тоже не смог, тем не менее с тупой настойчивостью он опять и опять колотился шеей о штырь и взмахивал привязанными кистями. Натянув на руку плотную брезентовую перчатку с металлическими прокладками – молодец все-таки у него Варька, хорошо сшила! – он ловко прификсировал голову ожившего покойника за горло. Во второй руке он крепко сжимал молоток. Наклонившись, он одним отработанным ударом вколотил по шляпку гвоздь, заранее вбитый в днище гроба. Специально закаленное острие, вдобавок и отточенное на бруске – и безо всякого наждака! – как в масло вошло в затылок зомби. Мертвяк дернулся и затих. На этот раз – окончательно.