Книга Маг целитель - Кристофер Сташеф

Я нахмурился.

— Я таких чудес никогда не видел.

— Неужели? — улыбнулся монах. — А не ты ли рассказывал мне о любви к прекрасной девушке?

Я покраснел.

— Это обычное дело, тут нет ничего чудесного! Я хотел сказать, всякий... ну масса народу влюблялась... тут дело только в гормонах да в сублимации, вот и все... а не...

Брат Игнатий смотрел на меня в упор.

— Ну ладно. — Я поднял руки. — Значит, есть еще что-то, помимо сексуального желания и совместимости феромонов. Но и такое встречается нередко.

— Ты когда-нибудь видел, как рождается ребенок? — спросил брат Игнатий.

— Это естественный процесс!

— А вот создание новой души — нет! Это деяние Господа!

У меня голова шла кругом. Я пытался прогнать смятение.

— А я думал, что, когда так говорят, имеют в виду только всякие кошмарные бури и землетрясения.

— Получается, что ты думал о Господе нашем только как о разрушителе? Или всякая молния представляется тебе божественным чудом?

— Я думал, что молнии принято считать проявлением гнева Господня, — выдавил я.

— Это не так, хотя молнии и могут быть его орудиями, как и все на свете. Каждый добрый христианин должен надеяться, что Господь и его изберет своим орудием.

— Погоди! — воскликнул я и поднял руку, чтобы прервать монаха. — Не к тому ли ты клонишь, что чудеса — это все, что происходит на свете?

— Конечно же, нет. Но между тем чудеса не так уж редки. Вместе с тем они все равно остаются чудесами, друг мой, — сказал брат Игнатий и дружески улыбнулся. — Я видел, как излечиваются безнадежно больные, и не тем, что к ним прикасались руки целителя, а только из-за того, что сами больные молились Богу, и Богу была приятна их молитва. Я видел, как девичья печаль рассеивается при виде восходящего солнца. Я видел мужчину, решившего покончить счеты с жизнью и отказавшегося от этого в тот миг, когда он услыхал пение жаворонка. Милость Господня способна коснуться всякого из нас в любое мгновение, если мы открыты для нее.

Откровение!

— Так вот что такое молитва! Вроде как взять и включить приемник и найти верный канал!

— Дивны мне слова твои, — нахмурившись, покачал головой брат Игнатий. — Но чувствую, что-то ты понял верно. Не все, конечно, но частично понял.

— У меня такое ощущение, что именно та часть молитвы, которая мне понятна и достойна последующего обсуждения. Ну а как же, на твой взгляд, происходит действие волшебства?

— Это происходит за счет применения символов и подключения воли, — отвечал брат Игнатий. Он положил руку на плечо Фриссона и запел:

Оковы с сердца опадут,

Как лепестки с цветка,

Воспоминания уйдут,

И станет жизнь легка.

Тебя покинет дух томленья,

Тревога и тоска,

Уйдет любовь, как наважденье,

И станет жизнь легка.

Фриссон испуганно вздрогнул, нахмурился и посмотрел на брата Игнатия.

— Что ты сделал?

— Всего-навсего дал тебе песню, которая будет охранять твое сердце, — заверил поэта монах.

Фриссон еще на миг задержал взгляд на брате Игнатии.

— Тебе это удалось, и я глубоко признателен тебе за это. Увы, блудница была прекрасна! Но на самом деле она думала только о своем удовольствии, а не моем благе. Теперь все прошло, но воспоминания об испытываемой мною страсти так сладки... — Лицо Фриссона помрачнело. — О горе мне, в какого же дурака я превратился!

— Тебе в этом немало помогли, — утешил его монах. Фриссон улыбнулся, а я рот раскрыл от удивления: улыбка вышла сардоническая — я такой у него раньше ни разу и не видел.

— В особой помощи я не нуждался, брат Игнатий, — возразил Фриссон. — Я сам из себя делал дурака, много раз в прошлом. О, сколько раз!

— Что ж, в таком случае мы с тобой братья.

— Вот как? Нет, не думаю. Ты избрал жизнь по Божьим законам и потому избежал позора.

— Как говорится в псалме: «Господь твердыня моя и прибежище мое, избавитель, Бог мой».

— Для тебя, наверное, но не для меня. Я только и делал, что валял дурака. Честно говоря, так и подмывает сказать, что не я сам в этом повинен, а Бог меня таким идиотом создал.

— Не говори так, — строгим голосом одернул поэта монах. — Единственная истинная глупость состоит в том, чтобы отвернуться от Господа, господин поэт, а покуда тебя тянет к другим людям, можешь быть уверен — этого не произошло.

— Даже тогда, когда они меня отталкивают? А пожалуй, в твоих словах есть смысл, — кивнул Фриссон. — Но тянуться к людям можно по-разному. Наверное, мне стоит поработать над приемами, брат-Мудрость.

— Я бы себя назвал братом-Глупцом, — улыбнулся монах. — Пока мы живем и дышим, мы должны до какой-то степени оставаться глупцами. — Монах заметил мой взгляд и спросил: — Что тебя так удивляет, господин Савл?

Я тряхнул головой и сказал:

— Да вроде бы ты сам твердил, что не умеешь творить чудеса?

Брат Игнатий зарделся и потупился.

— Это такое маленькое волшебство, господин чародей, такое мог бы любой.

Я хотел было поспорить, но вдруг понял, что он имеет в виду. «Заклинание» — это такое же предположение, как любое другое высказывание. Надо было лишь убедить Фриссона в том, что он равнодушен к Тимее, и это удалось, поскольку поэт верил и в чудеса, и в слова монаха. Но сказал я вот что:

— У тебя это заклинание было заготовлено?

— Верно, — признался брат Игнатий. — Хотя несколько строчек я поменял на ходу. Это — лекарство от многих болезней, господин Савл. Все должно пройти, и пусть проходит поскорее, если от чего-то нам плохо.

Здравый смысл в этом был, хотя я и не слышал подобную мудрость из уст европейца.

— Я уже было начал подумывать, что в вашем мире ты кто-то вроде физика-теоретика, но теперь я начинаю подозревать, что ты скорее психолог.

Брат Игнатий сдвинул брови.

— Какие непонятные слова.

— Непонятные, это точно. Итак, брат Игнатий, так как же, на твои взгляд, действует магия?

— Действует так, как действует, — отвечал монах. — Причем постоянно, поскольку охватывает всех нас, хотя мы об этом и не знаем. Она похожа на огромное пушистое невидимое одеяло, застилающее весь мир, господин Савл, — так, как туман окутывает равнину.

Слово «застилающее» мне не понравилось, показалось слишком уж уютным, что ли. Я хотел было возразить, сказать, что больше подходит определение «оцепляет», но тут вспомнил, что, по понятиям брата Игнатия, Земля плоская.

— Значит, это вещество, но очень разреженное?