Книга Восставшая из пепла - Танит Ли

Двенадцатый день. Нет больше острых горько-сладких запахов высот, только в ноздри лезут раздражающие дымы-туманы; туманы настолько разряженные, что их едва удавалось разглядеть. Небо походило на раскаленный металлический щит над множеством прудов, зарослей камыша, болот, ручьев. Птицы кричали по-иному. Жужжали тучи насекомых. По ночам я ложилась там, где земля была суше всего, не думая о безопасности, и беловатый фосфор тумана двигался между полосками воды. Я добралась до болот.

На пятнадцатый день, мой четвертый день в болотах, я ослабла и стала раздраженной. Вода совершенно не годилась для питья — я попробовала ее и поняла. Не считая ягод, многие из которых оказались ядовитыми, я не ела с тех пор, как покинула крарл Эттука. Мои груди, все еще слегка чувствительные и распухшие от неиспользованного молока, навели меня на мысль попробовать кормиться от собственного тела — но они были неудачно расположены для такого мероприятия, а никакого сосуда, кроме моих ладоней, у меня не имелось. После некоторых колебаний я подоила себя, пытаясь быть одновременно коровой, пастушкой и подойником, и подавленно увидела, как молоко стекает тонкой струйкой на землю. Я прокляла свои груди проклятием, которому они, к счастью, не поддались.

У меня кружилась голова от гудения москитов, и я отлеживалась в дневную жару в тени камышей.

На семнадцатый день я вышла к огромному водоему, мелкому, отливающему зеленью, как старый стеклянный кубок. В нем росли деревья, налитые жидкостью, древние дубы из коричневого мрамора, роняющие в заросли камыша длинные мягкие листья. Я стала пересекать этот водоем, грязь засасывала мои подошвы, зелень доходила мне до колен. Серая жара слепила глаза, и я сперва подумала, что силуэт впереди мне померещился. Затем я решила, что это высокое дерево с особенно толстым стволом, потом — что это целая роща. Наконец я сообразила, что это — развалины башни из старого белого камня, а вокруг башни — клин твердой земли. Я стояла совершенно неподвижно и прислушивалась. И услыхала сквозь гудение насекомых и слабое вязкое плюхание воды звуки — звуки знакомые, но нежеланные. Человек.

Словно зверь, я сгорбилась за ближайшим деревом, боясь охотников. И, как у зверя, во мне шевельнулась единственная связная мысль. Человек. Пища. Там, где обосновался он, обосновались и его кухонные котлы и палатки, даже здесь, в болотистом крае.

Идя теперь очень тихо, я прокралась к острову. На берегу я поползла средь камышей и вперед через густой подлесок. Я залегла в сорока футах от развалин башни, почти распластавшись на земле, и осторожно выглянула. И увидала их.

Крарл, это я сразу поняла, и все же…

Они не принадлежали к породе Эттука, это уж наверняка. Волосы они отращивали длинные, не заплетенные в косы, блистающие, словно черный огонь, а кожа у них была очень темной, почти такой же черной, как эти волосы. Видя, как они двигаются вокруг костров, среди палаток из черных шкур, сами в черных одеждах, я могла определить, что они обладают природной грациозностью движений, физической красотой, узкой, твердой, скульптурной внешностью, заставлявшей их казаться нереальными. Белая башня, черное племя, блеск металла, украшений и огня. Да, еще один кочевой народ, путешествующий через болота на восток, как собирался сделать крарл Эттука. И все же они двигались не по Змеиной дороге.

Я пролежала в своем укрытии весь день, следя за ними, дожидаясь темноты. В целом они казались очень молчаливыми. Высокие, тонкие, серьезные дети играли в игры с белыми квадратиками, сидели, скрестив ноги, при входе в палатки. К закату женщины приготовили еду на отдельных кострах и сели ужинать со своими мужчинами. Я сильно проголодалась. Я начала замечать только то, что они делали с пищей. По воде капали красные солнечные пятна. Я прикусила язык и, превозмогая голодное жжение в желудке, погрузилась в дремоту.

Вода, деревья и остров мерцали в темноте бирюзой. Похоже, они не выставили никаких часовых.

Крадучись, я добрела до основания башни. Ни единого звука. Я кралась вперед, пока не добралась до заваленных углей первого костра. Ранее я заметила стадо коз, голов эдак в двадцать, в загоне по другую сторону башни и, продвигаясь к ним, я напряглась, опасаясь, как бы они не начали блеять (обычно они лучше сторожевых псов), но я явно не потревожила их козьего сна. Я поискала у костра остатков пищи и ничего не нашла. В отличие от эттуковцев они, к несчастью, не небрежничали с едой. Значит, делать нечего, придется пробираться дальше в стан.

Я рыскала среди палаток из шкур, широко раскрыв глаза. Между тускло-красными корками угольев я поискала по тщательней и нашла россыпь безвкусных крошек. Лошади — у них ведь наверняка есть с собой лошади? И, наверно, припасы могут быть там — однако у них не оказалось ни лошадей, ни фургонов, ни телег. Я остановилась у палатки, подняла полог так медленно, что и он, и мои пыльцы, казалось, заскрипели, словно ржавая дверь. Внутри — чернота, черные свернувшиеся фигуры и спокойные звуки их сна. И моя рука змеей устремилась вперед, прежде чем я смогла ее остановить. У полога лежали на блюде три сероватых лепешки и кувшинчик с водой. Возможно, они поставили их тут персонально для меня. Я смогла сделать лишь одно — удержаться, чтобы не съесть их тогда же и тут же, в столь небезопасном месте. Я заставила себя уйти прочь, за пределы стана, обратно в мое убежище. Там я напилась вволю и набила рот едой, которая, несмотря на свой цвет, приятно отдавала медом. Впервые мне довелось быть по-настоящему голодной. Утолив голод, я выкопала в мягкой земле ямку и зарыла в ней пустой кувшинчик. Медленно зайдя в воду, я, осторожно ступая, вернулась к убежищу из согнутых деревьев, удаленному от острова. Люлька из низко опущенных ветвей послужила мне постелью. Я заползла в нее и, несмотря на бушевавшую в животе боль, внезапно провалилась в сон.

Моя уверенность, что они не заметят кражу, была опрометчивой: для не слишком богатого кочевого народа всякие жизненные блага полагалось учитывать.

Утром раздались пораженные крики, хотя и недолгие. Они отнеслись к своей потере философски. Искать ее отправился никто.

В тот день они собрались и двинулись дальше, прочь от башни, пешком, неся свое добро. На землю опустился тяжелый туман, и по какой-то причине я под прикрытием его последовала за ними. Наверное, меня толкала потребность в пище, хотя она на данное время исчезла. И все же я не знала, сколько мне надо путешествовать, прежде чем я доберусь до чистой воды и съедобных ягод. Или, наверное, в то время я настолько привыкла жить среди людей, что мне требовалось их присутствие неподалеку от себя. Мне не понравилось время, проведенное мной в одиночестве в горных долинах. Что-то меня притягивало; вероятно, близость людей упорядочивала сумбурность моей жизни.

Мягкая почва приглушала почти все звуки, белые туманы держались, и следовать незамеченной было легко; если же я теряла их из виду, то могла найти их следы. Думаю, мне также доставляло странное удовольствие охотиться за ними подобно зверю. Особенно потому, что они почуяли меня и забеспокоились. Козы, женщины и дети шли теперь в середине колонны, а тридцать с лишним мужчин двигались вокруг них с длинными острыми копьями в руках. Я не могла толком понять их речи, которая опять оказалась новой для меня, но из отдельных слов уразумела, что, по их мнению, за ними и впрямь следовал зверь, один из горных хищников, забредший прочь из-за голода в болото, где не водилось ничего свирепей ящериц длиной с ладонь.