Книга Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн

Итак, в этот момент жизни у Антония не было никакой мании величия, не было и акта выражения верноподданнических чувств перед жадной до почестей царицей, находившейся в вассальной зависимости от Рима, как пытался представить дело Октавиан. А была простая, честная предусмотрительность со стороны человека, который достиг рубежа пятидесятилетия и знает, что болезнь или война могут в любой из ближайших годов положить предел его жизни. Была озабоченность отца, который хочет привести свои дела в порядок, прежде чем ответственность за них перейдет к его детям; был также опыт воина, который в ходе своих кампаний сталкивался с самыми разными людьми и теперь пытается найти средство, чтобы надежно объединить их под общим знаменем. Наконец, был долг полководца, который вместе с назначением на должность получил мандат, обязывающий его организовать гигантские территории, переданные под его водительство, так, как он сочтет нужным.

Только вот еще что следует учесть: уже шесть лет Антоний не видел Рима, целых шесть лет он поддерживал связь с этим центром власти только через своих эмиссаров; и три последних года Клеопатра следовала за ним по пятам, не оставляла его почти никогда. Мысли царицы, ее манера поведения, образ жизни и чувства наложили глубокий отпечаток на личность Антония; он сохранил свою свободу выбора, но невольно стал пользоваться методами осуществления власти, характерными для Клеопатры, что было очень неосторожно. Для Антония сейчас имеют значение только масштабность его проекта, возвышенность замысла, его желание осуществить мечту Цезаря, объединив и умиротворив ойкумену, пройдя ее из конца в конец в качестве Бога-Спасителя, восстановив, подобно Дионису, радость первобытных времен. В результате в этом гимнасии, где он по-гречески обращается к грекам и рассказывает им об ойкумене, которую мечтает сделать греческой (ибо за время своих войн и путешествий по Востоку не видел иной основы для единства, кроме греческой культуры), Антоний забывает, что является римлянином и что Волчица в силу самой своей природы с недоверием воспринимает все чужое. Так вот: для того, чтобы этот грандиозный план стал приемлемым для Рима, его следовало бы сузить; и приступать к его выполнению незаметно и постепенно, камуфлируя свои истинные намерения, как делал Цезарь. Или, по крайней мере, нужно было прикрыть суть этого плана метафорическими образами и описательными выражениями, как требуют правила риторики. Но поздно, Антоний уже усвоил, сделал своим образ мыслей Клеопатры: его может удовлетворить лишь то, что обладает подавляющим человека величием, яркой зрелищностью театрального спектакля; свой проект он хочет представить слушателям сразу, во всей его красе, — и, значит, не прикрыв наготу его сути.

Поэтому, даже не пытаясь настроить в свою пользу Октавиана и сенат, он объявляет, что возвращает статус монархии территориям, которые еще накануне считались римскими провинциями. И он не только завещает эти территории своим детям, но (что гораздо хуже) бесстыдно провозглашает: Цезарион является сыном Цезаря и будет царствовать совместно со своей матерью, в соответствии с законами фараонов, над Египтом, Кипром, а также отдельными территориями Галилеи, Ливана и Иудеи; что же касается Клеопатры, то отныне она должна именоваться «царицей царей и матерью детей, которые суть цари».

Подобного титула, на человеческой памяти, не носила ни одна женщина; не обладал им и ни один монарх, кроме разве что персидского владыки…

Потом Антоний называет одно за другим имена своих детей. Птолемей Филадельф, помимо Киликии и финикийского побережья, получает добрую часть Анатолии (до реки Геллеспонт). Маленькой Клеопатре-Луне достаются Крит, Киренаика и Ливия, то есть плацдарм для возможного завоевания Западной Африки. Наконец, старшему из своих сыновей, Александру-Солнцу, Антоний передает все земли, простирающиеся между Арменией и Индом.

Последнее царство — фантом; оно еще не завоевано даже на треть. Однако Антоний представляет эти территории как свои собственные и дарит их шестилетнему мальчику, год назад обрученному с дочерью мидийского царя. Неподеленными остаются только Греция, Македония и половина Анатолии — колыбель семьи Лагидов, колыбель унаследованной Клеопатрой культуры.

Собирается ли Антоний завещать эти области Антуллу, своему старшему сыну от Фульвии? Все как будто на это указывает — начиная с привязанности римлянина к упомянутому молодому человеку, который пока живет с Октавией, но которого отец собирается при первом удобном случае вызвать в Александрию.

Наконец, не подверглась разделу и Иудея, причем вовсе не из-за недостаточного упорства со стороны царицы: как только Антоний отбыл в Армению, Клеопатра поспешила к Ироду, чтобы как-нибудь поймать его в западню. Однако все ее усилия оказались напрасными: царь, ненавидевший ее так же сильно, как и она его, принял ее роскошно, однако не захотел вести с ней какие бы то ни было переговоры. Антоний узнал об этом, и настойчивость Клеопатры не только не поколебала его, а, наоборот, укрепила в решении не уступать ей Иудею…

Уже одно это свидетельствует о том, что он вполне сохранил свободу принимать решения и что царица склонялась перед его выбором. Потому что, в конечном счете, ни один мужчина не предлагал ей такого роскошного подарка: Антоний вознес Александрию на вершину пирамиды царств, чтобы она стала живым сердцем мира, отныне и до конца времен.

* * *

Несомненно, именно в тот период Антоний составил свое завещание, которое затем было скреплено, помимо его собственной печати, печатями двух его ближайших боевых соратников, Планка и Тита, и отправлено в Рим, а там, подобно завещанию Цезаря, передано на хранение в храм Весты.

На основании этого жеста вовсе не следует делать вывод, что Антония неотступно преследовал страх смерти: просто ему уже исполнилось пятьдесят и он поступил так, как поступили бы большинство его сограждан, считавших, что лучше распорядиться своим имуществом и своим телом, пока то и другое еще пребывают в цветущем состоянии, а не в момент, когда внешние бедствия или упадок физических сил могут негативным образом повлиять на разумность последних решений.

Не в то же ли время и Клеопатра начала строить свою гробницу, сей театр, в котором пройдут последние дни ее жизни и который благодаря этому войдет в легенду? Цари из династии Лагидов, как и большинство восточных монархов, обычно воздвигали свои погребальные сооружения задолго до окончания земного пути; и часто с маниакальной тщательностью наблюдали за всеми этапами строительства этих в большинстве случаев очень импозантных памятников. Однако у нас нет никаких свидетельств, позволяющих предполагать, что последняя царица Египта хотя бы задумывалась о чем-то подобном ранее момента, о котором мы говорим; и мы наверняка знаем, что через три с половиной года, когда случилась трагедия, оборвавшая жизнь Клеопатры, ее гробница еще не была завершена. В период же начала строительства гробницы царица, несмотря на терзающие ее страхи, словно бы подводит черту под прежней своей жизнью, как сделал это и Антоний: если до сих пор ее беременности, столь очевидно желанные, с точностью часового механизма отмечали этапы ее политической карьеры, то теперь, кажется, она уже не считает нужным пользоваться материнством как средством для завоевания власти. Птолемей Филадельф, родившийся два года назад, останется ее последним ребенком; а ведь царица еще около четырех лет будет проводить ночи в объятиях Антония. Сделалась ли она в результате последних родов бесплодной? Или просто решила, что, достигнув вершины славы, став «царицей царей и матерью детей, которые суть цари», она уже получила через свое женское естество все, на что могла рассчитывать, и что возвращаться к этому не стоит?