Книга Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Все были наслышаны о тех скандалах, которые сопровождали их совместную жизнь где бы то ни было. Так что же теперь? Но ничего не происходило. Разговор за столом всё так же мирно лился. Приятель Сергея внимательно наблюдал за ним. Ни один мускул на лице не выдавал ни волнения, ни любви, ни ненависти, будто и не сидела Исида рядом. И всё же что-то было в особой внутренней сосредоточенности, с которой Сергей слушал бессмысленную болтовню актрис. Это «что-то» спустя годы и заставило написать этого приятеля, что глава в жизни Есенина, связанная с Исидой, отнюдь не так случайна, как многие думали и ещё думают…

На Исиде было тёмно-бордовое бархатное платье, то самое, которое Сергей так хорошо знал на ощупь. Высокая белая шея странно выделялась на фоне ткани гладкостью и полным отсутствием украшений.

Приятель Сергея не спускал с него глаз… Однако так и не увидел, как Сергей исчез! Словно в воздухе растворился. Всех потом расспросил – никто не заметил его ухода.

Был только один долгий взгляд на прощанье. Исида увидела, что на них никто не смотрит. Длинный взгляд через стол, будто и не было никого вокруг. Ей даже показалось на пару мгновений, что всё расплылось, стушевалось, а видит она только синь его глаз. Синь в синь. Она увидела в них очень глубокую, спрятанную, страдальческую любовь. Ту любовь, которую он не показал ей даже в постели, ночью. Ещё мгновение, и она бы вскочила: внутри был взрыв эмоций. Мощной волной её подхватило. Он это знал и быстро вышел. Осталась сидеть, ничего не видя вокруг, растерзанная и впитавшая эту боль – его боль.

Не может он больше оставаться с ней в одной гостинице. Снова проводить эти сумасшедшие ночи? Их было слишком много, они уносят его творческий дар. С ней он просто не может писать – нет времени! Только идеи роем в голове. Она разрывает ему душу. Да, он ушёл от неё – навсегда. Всё. Конец. Но сердце, поганое сердце, тянет и тянет. Как будто заколдовала.

С ней остались все несбывшиеся мечты. Мировая слава! Это обман. Его Слово не живёт в другом языке, только в русском. Исида – хулиганка и фантазёрка, куртизанка и настоящая цыганка в душе. Свободная, безмятежная, великая… Кто он там был рядом с ней в Европах и Америках? Молодой муж несравненной Исиды! Его стихи теряют в другом языке половину или больше своей силы, только русское сердце они ранят. Что же происходит со Словом, в чём загадка? Они, иностранцы, способны лишь почувствовать скрытую его мощь. Тайна Слова – в наших древних основах бытия, в той истории, что зашифрована в старославянских корнях каждого звука.

Выглянул в окно. Ого! Сколько народу собралось. Кто-то пытается выкупить лишний билетик. Все жаждут восполнить пустоту свой души его стихами, кровью его залить свою никчемную скуку. Близится заветный час выступления, но уж он-то знает, как обращаться с дурой-публикой. Он перешёл дорогу к залу Лассаля? Нет. Выскользнув из «Европейской», Сергей спустился вниз по Невскому. Улица Марата. Как-то язык не поворачивается – Николаевская она и есть Николаевская. Длиннющая улица. Кабачков тут всегда было много. Нашёл какой-то. Его узнавали, быстро вокруг него образовался целый круг случайных знакомцев. Всем заказал выпивку. Сам пил мало, помня о вечере. Но «пьянел» дружно со всеми. С мальчиком из заведения отправил записку устроителю мероприятия, некоему Иосифу. «Я ждал. Ходил два раза. Вас и не бывало. Право, если я не очень нужен на вечере, то я на Николаевской, кабачок слева внизу». Расчёт оказался верным. Несчастный Иосиф прибежал быстро. Увидев «пьяного» поэта, был в отчаянии. Сергей храбро уверял его, что всё в порядке, он умеет обращаться с публикой. С ней, как с женщиной, – чем больше бьёшь, тем сильнее любит. У него свой метод. Еле-еле дал себя увести, останавливался возле каждого кабачка – Иосиф чуть не плакал, проклинал, что связался с этой знаменитостью. Сергей объяснял ему по дороге, что раньше он свой метод работы с народом зашифровывал прямо в стихах, а сейчас неохота. Вот его поэма «Сорокоуст». Как ему свистели! Чертям тошно было. А потом на руках носили. Всё в них, в стихах, и есть, всё зашифровано, всё просчитано. Улыбался хитро. Иосиф его слушать не мог, был весь бледный и злой. Умолял идти побыстрее, Сергей не соглашался. Куда торопиться-то? А сейчас так писать уже нет смысла. Жаль строчки на это рвать. Теперь у него все Слово – как стрела, от начала и до конца.

Он шёл и думал об Исиде. Где же тот розовый свет, что увидел вокруг неё в ту осеннюю ночь, у Жоржа? Он всё знает о ней, ореол чуда рассеялся навсегда. Ничего не вернуть. Осталась только боль, тепло и боль. Он знал: эта боль и есть любовь.

Несчастный Иосиф представлял себе картину, что творится сейчас в зале Лассаля. Толпы, люди протискиваются, шиканье, гвалт, кашель, опущенный занавес. Минуты текут. Эти крикливые поэтишки – местные имажинисты – и не удержат такую лавину. Куда им, да они и не сунутся. Небось сидят как мыши. Сергей представлял себе ту же картину и – улыбался. Иосиф видел эту улыбку, этот растрёпанный вид и думал: «Пьян». Галстук был на боку, волосы в разные стороны, рубашка расстёгнута, весь – как из потасовки только что. Как быть?!

Поливал ему из кувшина, чтобы он протрезвел. Кто-то поправил ему галстук. Волосы расчесал сам, достав любимый белый гребень. Иосиф вздохнул, подумав, что пьян поэт всё равно настолько, что публика выгонит его вон.

О, да! Все увидели, что он пьян – вдребезги. Вместо стихов решил поделиться тем, как он любит город на Неве, что он с Блоком – первые пошли за революцией, у него в Питере полно приятелей. Да вот же они сидят, в первом ряду. Ленинградские поэты. Имажинисты даже. Хотите их стихов? Они прочтут. Публика ревела и выла от возмущения. Имажинисты сидели, вжав головы в плечи. Зал матерился и улюлюкал. Люди были простые, от сохи. Всю чистую воспитанную интеллигенцию к стенке поставили, кто убежать не успел. Поэтому с такой публикой шутки плохи были. Иосиф был уже не бледный – зелёный. Кусал ногти и думал, что всё идёт прахом! Сейчас все ринутся возвращать деньги за билеты. Но минуты бежали, никто не уходил. Просто смотрели на пьяного поэта. Одинокий голос потрясённо произнес: «Боже мой, боже мой, да ведь это ангел с разбитыми крыльями». Кто-то крикнул: «Уйдёмте, товарищи! Не видите, он пьян!» Ему ответили: «Ну и уходите!» Поднялся страшный вопль и гвалт, зал разделился на два лагеря. Но недовольны были все.

Сергей мягко улыбнулся:

– В самом деле, что это я? Я же стихи пришёл читать.

Случилось чудо. То, что происходило на его выступлениях всегда. Зал, заворожённый его чтением, будто переродился. Даже лица другими стали. Куда только исчезла вся злоба?

Сергей сначала срывался, останавливался, будто забывал строчки. Или просто не дочитывал до конца. Ему всё прощали – видел ясно. Слушали неотрывно, как изжаждавшиеся пьют воду. Тогда он начинал читать снова. Устав, поклонился и ушёл. Зрители бросились к сцене, требовали его обратно.

Из-за кулис наблюдал молодых поэтов, сидящих в первом ряду. Глаза их горели, они мечтали о такой славе, как его. Да! Они не знают, что это такое. Чтобы вырвать у вечности нечто действительно заветное и значимое, надо отдать часть себя, часть своей тёплой души. Каждый такой рывок – это послание туда, в смерть. А что взамен? За что ему теперь душой зацепиться? Он всё отдал стихам: трепет детского сердца, замирающего от шири и красоты Оки, родные просторы, поля, травы, облака, очаг родного дома, где всегда ждёт его любимая бабушка, всё то высокое и нежное, что люди никому не рассказывают, но каждый хранит в тайниках своей души, как реликвию. Любовь, эту занозу, эту заразу, он тоже перелил в стихи. Отдал все силы. Что же теперь? Скука и пустота. Ужасная, чёрная. Эти поэтишки даже понятия не имеют, что такое стихи. Видел он их потуги – поза одна. Рыцари образа. Страницу эту он уже давно перевернул для себя, осталось закрепить это решение – для всех, официально, так сказать. Эти ребята крепко пристроились к нему, ещё и сами выступать хотели. Да поутихли, как недовольство зала увидели. Зелёные ещё. Ничего-то из них не выйдет. Глаза их загорелись, лишь когда увидели, как он взял публику за горло. Нет, брат, шалишь, не всё так легко. Особенно его донимал один из поклонников «image», Вова. Вообще-то он Вольф Эрлих. Еврей. Хороший парень. Просто прилип, как лист в бане. «Что такое мастер? Как им стать? Рифмы вот – все ровные у меня». Сергей вздыхал: «Да какие рифмы, если это – не стихи!» Но всё ж разъяснял ему, что думал. Может, пригодится, поймёт, кто знает…