Книга Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

П. Н. Дурново был категорически против спешки в законодательной деятельности, которой, по его мнению, страдали как Дума, так и правительство. «Разрушить все старое гораздо легче, нежели создать что-либо новое: проектируются новые, небывалые у нас учреждения, новые институты с такой поспешностью, о которой мы никогда не слыхали, и делается страшно, а что если это вдруг вступит в действие, старое упразднится, а затем, что совершенно неизбежно, многое или почти все новое окажется негодным?» «Во имя государства, во имя необходимости, – призывал он, – надлежит охранять то, что существует. Мы не знаем, что будет дальше, но вести законодательство в темную комнату нельзя, нужно всегда сохранять уверенность куда мы идем».

При этом непременно следовало соблюдать ту благоразумную и осторожную «постепенность, которая требует – чтобы законы не были круто издаваемы и чтобы существующий порядок жизни по возможности постепенно изменялся».

И, наконец, закон нужно писать «так, чтобы разумные люди его понимали и чтобы смысл его был применяем ко всем тем случаям, которые в законе не предусмотрены и которых предусмотреть невозможно»[859].

П. Н. Дурново и новая редакция Основных Законов

С. Ю. Витте «стоял за необходимость издания Основных законов до Думы», полагая, что их издание закрепит «новый государственный строй, провозглашенный 17-го октября»; в противном случае – «Дума обратится в учредительное собрание, что вызовет необходимость вмешательства вооруженной силы», в результате чего «новый строй погибнет». «Такого же мнения, – замечает С. Ю. Витте, – были все члены Совета, включая Дурново и Акимова, кроме князя Оболенского». Мемория Совета министров как будто подтверждает это единодушие[860].

По-видимому, это не совсем так. По крайней мере, на первом из заседаний на квартире С. Ю. Витте, посвященных обсуждению проекта Основных законов, 10 марта 1906 г. позиция министра внутренних дел была иной. «По проекту “Основных законов” я нахожу, – писал П. Н. Дурново, – что в этом проекте нет ни одной статьи, которая бы вносила в действующее ныне положение что-либо новое. Повторение в более общей форме недавно изданных законов при настоящих обстоятельствах в высшей мере опасно, ибо опять ставит на очередь те жгучие вопросы, которые после Манифеста 17 октября породили смуту во всей России и едва не погубили Правительство. Еще более опасно вторично объявлять свободу личности и неприкосновенность жилища, не предоставляя никаких гарантий в том, что то и другое будет соблюдаться. Признавая, что теперь первенствующая задача Правительства есть охранение порядка, думаю, что рисковать достигнутыми результатами, ради опубликования теоретических положений в роде “droits de l’homme”[861], будет действием безумным и противным интересам Государя и Государства. Даже самое обсуждение таких проектов, слухи о чем без малейшего сомнения проникнут в печать, я признаю крайне неосторожным. Провозглашать принципы “всех свобод”, когда половина Империи по закону, остающемуся в силе, ими не пользуется, ради неизвестно чего, не соответствует требованиям практической политики, и такое провозглашение будет новым оружием, которое правительство, без малейшей нужды, с ребяческим благодушием, передает в руки революционеров.

Начертание законов, подобных изложенному в проекте, есть дело будущего и может иметь место лишь после водворения в Империи полного порядка и спокойствия, согласно новым условиям управления.

Наконец, возбуждение вопроса об отношениях Империи к Финляндии грозит такими осложнениями, которые даже нельзя предвидеть. В настоящее смутное время таких вопросов ни возбуждать, ни решать нельзя.

В виду изложенных соображений, я прихожу к заключению, что проект подлежит отклонению безусловно, без подробного обсуждения по статьям»[862].

В апреле 1906 г., участвуя в Царскосельских совещаниях по пересмотру Основных законов, П. Н. Дурново высказался за то, чтобы Основные законы «могли быть изменяемы не иначе, как по усмотрению государя» и «без всякого участия Думы и Совета», утверждая при этом, что «такое постановление вовсе не противоречит манифесту 17 октября и закону 20 февраля»[863]. Вместе с тем при обсуждении ст. 4 Основных законов он заявил, что «после 17 октября и 20 февраля неограниченность монарха перестала существовать»[864].

П. Н. Дурново и еврейский вопрос

В России начала XX столетия еврейский вопрос на глазах становился одним из острейших. «Еврейский вопрос, – писал П. П. Извольский, – не религиозный, не национальный, не экономический, не культурный вопрос. Он – все вопросы вместе, величайший и страшнейший вопрос нашего времени. Еврейство, вчера еще ютившееся в кривых закоулках гетто, сегодня стоит перед нами как грозный фактор всемирной истории. еврейство как целое дожило до наших дней в виде чуждого типа в семье арийских народов. Но теперь оно вышло из подполья, от обороны перешло в наступление и для этого пользуется тем оружием, которое дает ему современное общество и государство; оружие это – политическая сила денег. пока государство будет таковым, каково оно теперь, т. е. языческим, сила в нем будет за деньгами, а следовательно – за еврейством»[865].

В российском правящем слое не только программы его решения – единого понимания не было.

Антисемиты, указывая на противоположность расовых свойств арийцев и евреев, на стремление последних к господству (сначала экономическому, а затем и политическому), считали, что мирное сожительство с евреями невозможно, и выход видели в одном: исторгнуть их, как поступали с ними другие народы в древности и в более близкое время.

Другим еврейский вопрос не представлялся столь простым, а его решение столь легким. Так, П. П. Извольский, указывая на «связь еврейского вопроса с социальным, а последнего – с религиозным», видел его решение не на узком пути «вражды и ненависти», а на широкой дороге «любви и понимания мирового значения того народа, которому, по свидетельству апостола, вверено слово Божие»[866].